Старик закатывает внутрь чемодан, а потом просто уходит, оставляя меня одну перед раскрытой дверью.

Нащупываю выключатель и получаю новую порцию разочарования: крохотная комнатка с маленьким окном, покосившимся шкафом и односпальной кроватью, напоминающей походную раскладушку, больше похожа на собачью конуру, нежели на спальню. Тихо скулю и босиком захожу внутрь.

«Хотя бы тепло», — проскальзывает глупая мысль в попытках отыскать что-то позитивное.

«Это только на одну ночь», — поддакивает внутренний голос.

Прямо в толстовке и джинсах забираюсь на кровать и, подогнув колени к груди, засыпаю.

4. Глава 3. Первое утро

Под оклики деда пулей вылетаю из дома и, не разбирая дороги, бегу прочь.

В груди всё сковало от немыслимой несправедливости. Я не верю! Не хочу верить словам отца, которые тот так спокойно обрушил на мою голову:

«Нет, ты не можешь вернуться…»

«Не сейчас, Рита…»

«Всё очень сложно, пойми…»

Под ногами хлюпает грязь. Студёный сырой воздух обжигает лёгкие. По тонкой тропинке продолжаю бежать прочь, проклиная весь мир.

«Тревелин — отличное место, дочка…»

Да, папочка! Просто волшебное! Оглядываюсь, но кроме колючих кустов с остатками прошлогодней листвы, ничего не вижу. Я даже не в чёртовом Тревелине — дом деда на самой окраине.

«Ты уже видела горы? А к реке спускалась?»

Неужели папа совершенно меня не знает? Разве не понимает, что я — городская девочка, привыкшая к комфорту и хорошей жизни. Мне чужды походные условия и романтика сельского бытия. Отец точно издевается, полагая, что горы и реки смогут заменить мне нормальную школу, весёлый шопинг и вкусный «латте» в любимой кофейне.

«Милая, не плачь, вот увидишь, тебе понравится это место».

И снова бегу. Не замечаю холода. Не вижу ничего вокруг. Что тут можно полюбить? Грязь? Нищету? Противную погоду? Или. Может, равнодушного грубияна-деда?

Слёзы душат. Ноги безбожно скользят, но я всё равно бегу, пока в какой-то момент не начинаю задыхаться от нехватки кислорода.

«Я люблю тебя, Рита…»

«Поверь, так надо, дочка…»

Ни одного «прости», ни намёка на «сожалею». Но окончательно отец сумел разрушить веру в себя одной-единственной фразой:

«С днём рождения, родная! Оторвись там как следует!»

Сгибаюсь пополам и тихо стону. Бросить меня в жалком захолустье на произвол судьбы — лучший подарок к семнадцатилетию.

Не знаю, как долго длится моё безумие, но рада, что рядом нет ни души. Мне не нужна жалость окружающих, мне вообще больше никто не нужен!

Постепенно прихожу в себя и медленно бреду всё дальше по утоптанной дорожке, со всех сторон окружённой голыми ветками кустарников.

Шаг-другой, и я спускаюсь к каменистому берегу небольшой реки, на удивление, спокойной и живописной. Подхожу ближе к воде, отмечая, что она кристально чистая и прозрачная и в лучах утреннего солнца кажется нежного голубого цвета со слегка бирюзовым оттенком. У самого берега переливающимися кристаллами поблёскивают мелкие льдинки. Ступаю по ним, безжалостно разрушая старания морозной ночи, и. как маленькая, наслаждаюсь забавным хрустом. А затем замираю.

Мои кеды… Казалось, безвозвратно испорченные вчера, сегодня, натянутые наспех после разговора с отцом, они выглядят совершенно новыми. Но разве такое возможно? Становится неловко от мысли, что кто-то их почистил специально для меня. Но когда? И зачем? Однако очередной порыв ледяного ветра вмиг выметает из головы ненужные мысли.

Озябшими пальцами зачерпываю полную горсть камней и со всей мощи бросаю их в реку, наблюдая, как изумительно гладкая поверхность покрывается круговыми разводами.

— Тревелин! Тревелин! Тревелин! — с ненавистью в голосе выплёвываю наименование дыры, в которой застряла по воле отца.