Поэтому эти разрешения получали не только с целью – «Все в “Автодор!”», но и для последующей перепродажи, то есть имея умысел конвертировать разрешение в рубли.

К моему изумлению, Толя не шутил и не провоцировал на признание в хищении. Всем желающим был выдан план площадки для готовой продукции завода «АЗЛК», на котором крестиком была обозначена будка тётеньки, принимавшей оплату и отпускавшей на волю новоявленных владельцев «Москвичей» вместе с этими «Москвичами». На обороте плана был написан пароль, без которого работница быстро посылала наглеца в ж…у.

Когда все разбежались за рублями, я подошёл к неумеренному альтруисту и попросил позволить мне приобрести две машины – для себя и для папы. (Отец по-прежнему ездил на казённом москвиче типа «каблучок», в который, кроме мамы, остальную семью можно было только в грузовой отсек сложить, а там окон не было и сестре с её мужем было душно). Ну, отец, как «замковый камень», на котором держалась вся схема обдуривания акционеров, описанная в третьем эпизоде главы, без вопросов получил добро.

‒ Только ты, – сказал мне Анатолий, – давай побыстрее, успейте с родителем до подхода главных сил трудящихся – не надо ненужных вопросов.

Эх, вот тут и наступил мой звёздный час! Представьте только: я, которого отец всю жизнь обзывал научным сотрудником, использовал только на подсобных работах, да и то из жалости, звоню в Калугу и приказным (!) тоном выдаю:

‒ Быстро (!) собирай деньги, где хочешь – достань, а завтра утром, с рассветом, я тебя жду на площадке готовой продукции АЗЛК – «Москвич» тебе покупать будем!

‒ Ты что там, белены объелся? – отвечает отец.

‒ Не ел я ничего ещё сегодня, для тебя машину выбивая! Есть машина! «Седлайте коней, господа офицеры! Во Франции революция!».

Эта бессмертная фраза была весьма к месту, поскольку обозначала «коренной перелом» в моём имидже. Как мне потом рассказывала мама, родитель ходил весь вечер, шевеля губами и вздыхая – никак не ожидал от меня такого фортеля. А наутро собрал, всё что дома было, чего не было – занял и прибыл по указанным координатам.

Прибыл он не один, а с «сотрудником для особых поручений». Этого сотрудника я очень не любил, поскольку при любой командировке в Москву он первым делом бросался в магазин за апельсинами и колбасой и только потом, если время оставалось, приступал к выполнению командировочного предписания. Тем не менее, он считался спецом по дефициту и должен был оценить: машину нам будут продавать или муляж. Как выяснилось потом, основания для сомнений были.

Ровно в 8-00 я постучался в дверь будки, где обреталась та самая тётенька. Войдя, кладу на стол «пароль» – 100 рублей одной купюрой. (Именно такая цифра была написана на обратной стороне плана, выданного Анатолием Владимировичем).

Тётенька, не отрываясь от лузгания семечек, отточенным движением смахивает бумажку в ящик стола, принимает остальные деньги в кассовый аппарат, подвигает ко мне пачку каких-то листов и молча, кивком головы, указывает на стоянку, где одиноко белеет наша мечта. Я выхожу на крылечко и так же молча протягиваю руку с зажатым в ней свитком в сторону стоянки. (Не с меня ли Церетели Петра Первого ваял?).

Правда, отец всё впечатление от монументальной картины попортил, поскольку ничего не понял:

‒ Ну, и где же получать автомобиль?

Пришлось прекратить невербальное общение и перейти на человеческий язык.

‒ Вон он стоит.

‒ Не понял, – вмешивается «сотрудник “по особым”». – Что дальше?

‒ Дальше берём у меня документы и ключ, подходим к машине, заводим и уезжаем, пока сотрудники банка нас не обнаружили. Нельзя Анатолия подвести.