Я перевел дух.

‒ Но проблема с вывозом остаётся: убедить таможню, что экскурсия эта в Париж, не прокатит.

‒ А что таможня?

‒ Добро не даёт, идите, говорит, думайте.

‒ Так мы же уже думали, даже в расходах учли.

‒ Это само собой, без этого пройти таможню на КАМАЗе, что игольное ушко на том же транспортном средстве, даже если ты на самом деле святую воду в Ватикан везёшь. Тут в другом дело. Надо такое название для нашей живности придумать, чтобы в декларацию безбоязненно вписать.

‒ А…

‒ Слово «царевны» не предлагать: пойдём чалиться за организацию проституции в международном масштабе. Ты «Повесть о Ходже Насреддине» читал? Он там озеро на воробья выменял с помощью переименований, вот бы его сюда: в золото свою Гюльджан одел бы.

Наконец, после тщательного изучения Даля (по памяти) и УПК, одолженного на таможне, решили обозначить груз, как «крио-сувенир – продукт народного промысла». Таможенник, пряча в карман нашу презумпцию невиновности, сказал: «Можете ведь, когда хотите! Идите в очередь вставайте. Нет, нет, не могу, там все, такие, как вы. Для других во-о-он та очередь есть, видите?».

Мы видели. Делать было нечего, пошли номерок на руке писать. В общем-то дела были не так плохи – к завтрашнему вечеру должны были товар сдать.

Однако на безоблачном небосклоне у самого горизонта замаячила, разрастаясь и грозя поглотить весь навар, грозовая неожиданность. Погода оставалась жаркой, двигатель глушить было нельзя: холодильник требовал корма. Внезапно выяснилось, что, если мы ещё сутки-двое тут покоптим, расходы на нефтепродукт перекроют ожидаемые выгоды.

Для спасения нашей концессии, я решил тряхнуть стариной. Прикинул теплоотдачу фуры, подсчитал требуемую мощность холодильной установки и вывел оптимальный график работы двигателя нашего ковчега. Получалось, что, заводя и глуша мотор по графику, можно уложиться в смету. Увидев меня, схожего с роденовским мыслителем (из-за жары я был практически голым, только локоть не на колене, а на капоте), друг поумерил стенания и приступил к составлению графика дежурств.

Однако главное было впереди. Часа в три ночи меня разбудил жуткий грохот: кто-то колотил по железной крыше нашего рефрижератора. Вываливаюсь из кабины, гляжу – Афанасий Люберецкий приколачивает доску к крыше.

‒ Ты чего?

‒ Щель тут, надо заделать.

‒ Ночью?

‒ Немедленно, невзирая на часы. Лягушки разморозились, вылезают, зелень пузатая.

Подтверждая его слова, с крыши рефрижератора на меня спикировало что-то холодное и скользкое.

‒ Как разморозились? Я ведь считал…

‒ Ты только не обижайся, я тут решил немного соляры сэкономить.

‒ Да ты …!

‒ Сам это слово, кто же в инженерных войсках без запаса считает? Да ты орать будешь или товар ловить? Вон они по всей стоянке разбрелись, пасутся.

Стали мы с ним лягушек ловить и обратно в холодильник забрасывать. Один забрасывает, а другой на воротах стоит: желающих погулять не пускает.

‒ Ты не просто кидай, – покрикивает на меня товарищ по охоте. – Ты считай, сколько закинул, а я постараюсь – сколько выпрыгнуло, приход-расход положительный должен быть. Да в меня-то зачем? Потом славою сочтёмся, а одна штука помнишь, сколько стоит?

Я вспомнил и взял себя в руки.

‒ А французы штрафные санкции не выставят, что у нас лягушки не расфасованы?

‒ Не-е-е, такого пункта в договоре нет, а мы ещё и рефрижератор опломбируем – скажем, таможенники. Я вообще практически договорился вместе с машиной товар задвинуть.

Что тут скажешь, в любых обстоятельствах он сохранял присутствие духа и коммерческую смекалку. Мне кажется, что, если было бы нужно, он и вправду мог израильские листовки палестинским моджахедам недорого продать.