Мне казалось, что я в безопасности.
От других.
Но не от себя.
По мере моего приближения к железнодорожному виадуку, всё вокруг начинало чернеть. Чёрные ночи, чёрные дни, всюду только чёрное на чёрном.
Но в течении дальнейших недель мне удалось подавить память об инциденте. Вместе с отвращением к себе за мой антисемитизм. И больше я о нём не думал.
Кроме одного случая.
Я встретил Натали Четвёртого Июля. Мы не виделись два месяца.
– Привет, Джонни.
– Привет, Натали.
У неё был скорбящий вид, словно она сейчас заплачет. Впрочем, я тоже готов был расплакаться.
– Ты меня всё ещё любишь?
– Я тебя всё ещё люблю.
И больше мы не говорили про любовь. Она не дала мне шанса ответить. Ответ на её вопрос читался в моём взгляде.
– Мне очень жаль, что мой гое-боязливый папа довёл тебя такого состояния. Искренне жаль, поверь.
И по нашим лицам снова потекла солёная влага.
– Мы оба были так счастливы – и ты, и я, пока…
Она не закончила фразу. А я всё ещё любил её, правда.
И она меня. Но мы оба стали жертвами родительского мракобесия.
Ближе к вечеру нам удалось ослабить наши страдания совместным исполнением нашей песенки:
И так эта песня летела, а мы смеялись, как положено это делать Четвёртого Июля – весело, беззаботно. Как ни в чём не бывало.
В скорости её семья съехала куда-то за городскую черту, и больше я её никогда не видел.
Она не припоминала мне мороженое и торт.
Тактично с её стороны.
А потом и я о них забыл.
Но две мои первые жены подряд оказались еврейками. Вы проиграли, мистер Фельдман.
Вожатый
Эдди не было пятнадцати, когда он понял, что ему надо ехать и поступать в колледж.
Патриот и лидер от природы, он любил свой край, но в городишке вроде нашего мог быть самим собой по-настоящему, только наряжаясь девочкой на Хэллоуин. Он мог засунуть сзади швабру, типа это начёс, и мотать головою туда-сюда, совсем немного, потому что он и так был прекрасен. В нашем городишке он не мог реализовать себя полностью, чтобы ходить и крушить и ломать всё подряд, рвать, разбивать, колошматить, выдёргивать всё подряд, колоть и кромсать всё подряд, выламывать, драть, демонтировать всё подряд, дербанить, курочить и портить…
Вы догадались, почему.
Почему он не мог делать два дела сразу? Громить что ни попадя, изображая девочку внутренне и внешне. Как ему совмещать оба дела в одном месте одновременно? Успевая руководить юношеским клубом, голосовать за республиканцев, развозить газету.
Поэтому, отработав пару-тройку лет в супермаркете, Эдди в конце концов поступил в Техасский Сельскохозяйственный и поселился в студенческой общаге. Надо отметить, что в Штате Одинокой Звезды о его тайных пристрастиях знали не больше, чем там, откуда он приехал. Так что днём он спокойно зубрил экономику, а потом, прошмыгнув в местный педрайон, бесновался до восхода солнца.
Годы спустя я навестил его в Хьюстоне, куда он успел переехать. Он только-только заразился СПИДом, который в ту пору все называли голубым раком.
Он не хотел, чтобы я знал, ему не хотелось причинять мне боль. Он так и остался заботливым вожаком нашей шайки. Старым добрым Эдди.
Поэтому мы в основном говорили о прошлом, а это невесёлая тема. Он сообщил, что живёт в Хьюстоне с восемьдесят какого-то: «мятежное было время».
Он всегда изъясняется таким манером – вроде бы конкретно о себе, но расплывчато и обобщённо, посему подробностей «мятежа» я из его слов не почерпнул.
Теперь он служит детским консультантом в хьюстонской системе образования, иными словами, всё тем же вожатым.