– Может, он сидел в лагерях? И его выпустили? – предположила Зина.

– Тогда бы у нас точно были бы его отпечатки пальцев, – мотнул головой Матвеев. – Все отпечатки тех, кто сидел, есть в нашей картотеке. Вчера мы проверили – никаких следов.

– Действительно странно, – Зина задумалась. – Как такое может быть – человек, которого никто не ищет?

– Может быть и не такое! – снова вздохнул Матвеев. – Я тут уже, несмотря на возраст, такого насмотрелся! Все эти семейные, родственные, любовные отношения – это же просто иллюзия! На самом деле все, что есть у человека, – это одиночество.

– Человек рождается один, и умирает один, – процитировала Зина на память, причем сама она не помнила, откуда эти слова.

– Верно, – кивнул Матвеев, – так что нет ничего странного в том, что мы не можем опознать этого человека.

На самом деле Зине все это было знакомо. Она насмотрелась разного, каждый день проводя в этих стенах. Именно здесь была настоящая правда, та последняя истина, понимание которой приходит слишком поздно. Зину всегда преследовало чувство, что после смерти люди начинают говорить громче, чем когда-либо при жизни. Они рассказывают о себе, обо всех своих ошибках и грехах, которые привели их сюда – на этот оцинкованный стол, как в последнюю гавань этого земного мира, не отказывающую в приюте никому и никогда. И говорят по одной простой причине: иногда молчание бывает громче крика. Нужно только услышать их вовремя. А самым громким голосом бывает тот, который не слышен…

Крестовская и Матвеев вошли в помещение ординаторской, знакомое ей до мелочей. Вот и ее стол… Зина подошла, провела рукой… Он был девственно чист.

– Людей по-прежнему не хватает? – улыбнулась она.

– Хотите вернуться? – без тени улыбки спросил Матвеев.

– Не думала об этом, – качнула Зина головой.

– Неправда! Еще как думали! И сейчас думаете! – воскликнул вдруг Матвеев. – Только вы пока не вернетесь.

– Я знаю, – вздохнула Зина, пожав плечами, отведя глаза в сторону. Ей вдруг почему-то расхотелось говорить.

Дверь распахнулась, и на пороге появился мужчина лет 50-ти. Высокий, в белом халате, очень худой, с большими залысинами на висках. Взгляд приковывали густые, просто какие-то невероятные усы – черные с сединой.

– Доброе утро! – поздоровался он довольно приветливо и обернулся к Зинаиде: – Вы можете готовиться. Жду вас в первой прозекторской через двадцать минут.

– Это главный патологоанатом, – поспешил пояснить Матвеев, – вскрытие вы будете проводить вместе. Знакомьтесь, – запоздало представил: – Кобылянский Валерий Сергеевич. Очень хороший специалист.

– А где Николай Степанович? – опешила Зина.

– Его больше нет, – Кобылянский старательно отвел глаза в сторону. – Меня назначили вместо него. – И тут же затараторил: – Я о вас очень много слышал! Знаю, что вы были любимой ученицей Каца. Я тоже учился у него!..

– Валерий Степанович заведовал моргом одной из городских больниц, – прервал его Матвеев, поясняя.

– Понятно, – сухо произнесла Зина.

– В общем, я… Я жду вас, – Кобылянский вышел из помещения. Зина начала переодеваться.

Уже через пару минут она стояла возле стола в прозекторской, растерянно глядя на скрытое под простыней тело и чувствуя себя так, словно присутствует на своем первом вскрытии. Странное чувство возвращения прошлого испугало ее. Как все сильные, деятельные натуры, Зина прошлого не любила. Она старалась изо всех сил, стремилась жить дальше. Идти вперед, чего бы ей это не стоило… Собравшись, она отогнала все неприятные мысли.

– Скажите… – до предела понизив голос, Крестовская перегнулась через стол, – скажите, Николай Степанович арестован?