Его рука вытянулась насколько возможно вверх и палец уже не мог бежать по обоям выше. Саша улёгся на спину, вздохнул, и вдруг все его мысли исчезли. Он пролежал так ещё несколько минут и наконец начал засыпать, но как только вернулся в исходное положение на бок, мысли снова нахлынули на него, а его палец стал витиевато кружить по узору на месте, и уже он не смог отвертеться.
«Как это удивительно, что они не хотят идти, если я на спине. А о чём я вообще? Ах, о «да нет же!» А ведь на спине и спать неудобно, однако легче уснуть. А на боку как удобно, но и мыслей просто тьма. Как-то спуталось всё… Действительно! – Нет же! Я о любви думаю из-за той пары, а вовсе не из страха. Не из страха, конечно нет, конечно. Эта бездна притягательна и хочется в неё упасть, чтобы лететь без конца, и я чуть не прыгнул. А Самуил летит… он в вечном полёте; но я хочу контролировать себя, свою жизнь, свою судьбу; хочу сам всё строить, ходить по земле, и любить хочу сам! А как они премило смеялись друг другу… и дождь лил не на них, а для них! Теперь именно так это кажется, так вспоминается. Я теперь от всех этих мыслей что-то чувствую в животе; какой-то голод. Духовный? – Саша прижал обе руки к животу и подтянул ноги, будто мучаясь от страшной боли. – Именно так ощущается недостаток, потребность в любви? Животом… это сомнительно и пугает, и снова в голове все эти его слова! Как я устал! Признаю – правда в том, что пустоту заполнить нужно, и это как голод, и это как страх, и это… Но так и должно же наверное быть? Разве не нормальна для нас тяга к нежности, как к воде или пище? А он лишь выдумщик. Он это от безделья всё. Он естественно что ненормальный, это я и раньше понимал, а осознавал ли? Кого я впустил в свой дом?»
Саша испуганно повернулся к Самуилу, но не потому, что увидел в друге опасность, а потому, что ему показалось, бдуто он шепчет всё вслух и от этого его взял конфуз.
Убедившись, что Самуил всё же крепко спит, Саша снова вздохнул и тяжело лёг на спину, вскоре забывшись во сне, но слыша ещё долго, где-то там, в голове, одни слова: «А о чём он говорил, и о ком? Убедиться как? В глаза? Подтверждение? Потдверждение…».
Д.Н.
Продолжая пособничество собственным психическим отклонениям или, как ещё кое-где было: «социальному уродству» – без сомнения восхитительному признаку наличия подлинной мысли, – бродя по краю предлесового таинства, спешу выписать заметки на тему прочитанного вами несколько глав назад.
Инспиратив – удобнейшее, звучное словцо, но я, пожалуй, скажу просто: побудитель. Какой побудитель требуется мысли в её зачаточном состоянии? Не той, что в движении пробуждается и свербит в голове пока не будет записана, а той, что дремлет, ещё не знает, что существует, не осознаёт себя? Уже было сказано. И ответ всегда единственно верен, всегда очевиден, а кроме него: пример.
Мысль – растение робкое, привередливое. Ей требуются непременно полосатые условия, то штиль, то ураган, то самый малый лучик света. Тогда и удаётся избежать проклятого сорняка одинаковости.
Видимо влияние окружения – мои ботанические наплывы. Всюду зелёная чистота. Так и хочется нырнуть в только что обогретую солнцем росу! Но следует докончить.
Стеблем жизни, её опорой, нерушимой колонной я вижу только цель – цель не придти к чему-то, а уйти, сбежать от раздражителя. Вся суть жизни в беготне от кнута к прянику, и, если вдруг осознанной, то непременно и назад. Отлично бы, если кнут держать в своих руках, понукать себя этим стимулом, потому что без копья позади никакие пряники не нужны. Это всё известно. Неизвестно другое – предмет моего интереса.