Вторым предметом было заслушание моих записок о Синоде в первые дни революции*. Тут с надлежащею полнотою и фотографическою точностию обрисована деятельность обера Львова. Записки выслушаны были с неослабным вниманием. Думаю, что они представляют исторический интерес.

30-е и 31-е августа – среда – четверг. В эти два дня – утром и вечером – происходили закрытые соборные заседания, посвященные суждениям об отношении к настоящим событиям*. В это время Собор, как церковное учреждение, потерял свой облик и имел характер Думы, как ни прискорбно это. Первое заседание по этому вопросу, утром 30-го августа, происходило под моим председательством, так как митрополит Тихон служил в храме Спасителя. Я открыл его такою краткою речью: «Настоящее экстренное заседание вызвано чрезвычайными обстоятельствами, какие переживает ныне наша родина. Совершилось то, чего всего более нужно было опасаться, – то, от чего все более нужно было охранять тыл и фронт. Надвинулась на нее междоусобица, которая может иметь роковые последствия для нашей родины. Вместо того, чтобы общими силами устремиться на врага, мы ввергаемся в братоубийственную войну. Одно несомненно: кто бы ни вышел победителем в этой брани, Россия останется побежденною, а плодами этой победы воспользуется третий, который, прорвав Рижские ворота, победоносно и торжествующе шествует ныне по исконным русским землям, чтобы захватить северную нашу столицу, а затем – поработить всю нашу страну. Наш Собор не политическое учреждение. Тут не должно быть никакого разделения на политические партии. Мы все принадлежим к одной, так сказать, партии Христа. Но любить родину, – это не значит принадлежать к какой-либо партии. Любовь к родине – это общая наша священная обязанность. Родина наша переживает ныне страшные моменты. О том, как помочь ей, желательно выслушать мнение Собора».

И полился обильный поток страстных речей. Большинство ораторов было против Правительства и за сочувствие генералу Корнилову, который является-де воплотителем [чаяний] исстрадавшейся русской души о необходимости твердой власти, независимо от того или иного строя. Меньшинство и представители фронта считали Корнилова изменником и заслуживающим смертной казни, которую он же и восстановил. Иные предостерегали Собор, что он стал на зыбкую почву политики, которая может повести его к закрытию. С этим я лично совершенно согласен. Соборная палата походила в это время на политический митинг. Я еще кое-как сдерживал страсти и шум. Но Председатель, при своей мягкости, был бессилен, так что за подписью тридцати был подан протест против его бездействия в установлении порядка с применением существующих на этот предмет в Уставе мер. После больших усилий были выработаны особою комиссиею проект телеграммы Керенскому и постановление Собора. То и другое, особенно телеграмма, бесцветны, так как старались избежать политики. Но все-таки можно догадаться, на чьей стороне симпатии Собора.

Сегодня – 31-го в пять часов было предварительное заседание Издательского отдела, председателем которого я был избран. Но по всей вероятности, я откажусь, если завтра изберут меня председателем Отдела о правовом положении Церкви в государстве, председателем которого я состоял в Предсоборном совете*.

Пятница. 1-е сентября. Заседание Отдела о правовом положении Церкви, и я опять единогласно избран председателем. Так как в двух отделах нельзя председательствовать, то я отказываюсь от председательства в Издательском Комитете. С шести до половины десятого вечера было епископское совещание у Московского митрополита. На совещании присутствовал и бывший Московский митрополит Макарий, претензии которого ныне и разбирались. Считая себя насильно уволенным на покой, он требовал возвращения себе Московской митрополии, или в крайнем случае священно-архимандритства в Троицкой лавре. Митрополит Тихон в категорической форме заявил, что эти просьбы его никак не могут быть удовлетворены. А увольнение на покой было совершенно добровольно, и он тогда не заявлял никаких претензий. После довольно продолжительных пререканий, главным образом между двумя митрополитами, остановились на следующем: членство Синода оставить за ним, назначить председателем Миссионерского общества, предоставить помещение, согласно его желанию, в одном из монастырей: Перервинском, Гефсиманском и Вифании. Старец, по-видимому, желает также уехать на Алтай – в Чулышманский монастырь*. А мне кажется, что старец сам не знает, чего хочет, после того как ему отказали в основных его требованиях – возвращении митрополии или Лавры. В этих своих требованиях он базируется на отсутствии надлежащего почета. Вот уж кому нужно бы меньше всего думать о суетной славе!