Сотник был бледен, но держался достойно, как и подобает его новому званию. Рассказывать начал сухо, не вдаваясь в детали. По его словам выходило, что главный враг Рима, Аларих, ныне упокоился с миром. Едва Арминий произнес это, как курион шумно выдохнул, а Клементий осенил себя крестом. Я же пододвинул ближе листы, на которых записывал слова центуриона.

После захвата Рима, готы с большой добычей разделились. Малая часть отправилась к Равенне, не то пугать императора, не то сдерживать его вылазки. Остальные двинулись на юг Италии, к Неаполю, грабя города и села. Но главного, чего искал Аларих, ни в Тускане, ни южнее не находил. Войску требовался провиант, а и без того обнищавшие италийские города предоставить ничего не могли. Тогда он намерился отправиться в Сицилию, а уже оттуда в Африку. Но его постигла та же неудача, что и приснопамятного Спартака: флот разметала буря. Аларих попытался вернуться, точно Ганнибал, понимая, в какую ловушку он угодил. Равенну держать в осаде он не мог, а взять наскоком тем паче. Потому, снова уподобясь карфагенянину, грабил юг полуострова, вымещая не ней свою злобу, пока внезапно не умер. Детей у Алариха не осталось, а его сменщик, Атаульф, понимая шаткость своего положения, начал переговоры с Гонорием. Император щедро наградил вождя золотом и оружием, но главное, пшеницей, в которой войска особенно сильно нуждались. Атаульф же пообещал августу очистить от разбойников и мятежников Италию, а после расправиться с Константином-узурпатором, уже несколько лет державшим Галлию и Иберию под своей властью.

«Узурпатор, тот самый, что захватил Британию пять лет назад?», – спросил курион, до которого, видно, доходили слухи о мятежах в этой дальней провинции. Арминий кивнул, пояснив, что и сам мало знает о том, что происходит так далеко. Впрочем, слухи о мятежах на острове изредка просачивались и в нашу глушь, мы слышали, будто сами римские легионы восстали, провозгласив собственного императора, к ним присоединились прибывшие из-за Германского океана варвары. После все они присягнули некоему солдату Константину, ставшему императором. После его власть признали в Галлии и Иберии, префекты провинций бежали, войска приветствовали самозванца, а местные жители и варвары, набегам которых подвергалась Галлия не один десяток лет, вливались в его войско. Гонорий не раз пытался осадить мятежника, но войск и влияния у него не хватало, потому приходилось терпеть. И только теперь у августа появилась возможность поквитаться с самозванцем.

«Атаульф согласился изгнать Константина или убить его взамен на обещание создать на освобожденных землях государство готов. Теперь готы, узнав об этом, направляются в его армию», – произнес, наконец, Арминий. Наступило долгое молчание.

«Иными словами, империя отдает захваченные земли тому, кто их все равно приберет к рукам, – кусая губы, произнес Евсевий. – Но это… это же глупость какая-то. Какая разница, кто там правит? Если только… только из желания отомстить…».

«Именно так показалось и мне», – кратко ответил Арминий, выдохнув.

Я спросил у центуриона, что готы в гарнизоне думают о собственном государстве. На что сотник презрительно фыркнул:

«Рим наша родина», – ответил он, после чего, вдруг заторопившись, покинул нас, оставшихся смотреть ему вслед в явной растерянности.

Седьмой день перед идами мая (9 мая)

Курион не избавился от своего болезненного желания уплатить мыт. После завершения сева, он решил съездить, если не в столицу диоцеза, то хоть в соседний город, спросить жителей, поговорить с куриалами, коли те, как у нас, еще не разбежались. Евсевия долго отговаривали, пусть дороги и находятся под защитой гуннов, но в лесах бесчинствуют разбойники, да и готские отряды, вроде виденного недавно, тоже могут принести беду – кто знает, что на уме у северян? Тем более, когда они идут сражаться за свою обретаемую родину.