– Ну подожди, подожди! – кипятилась она. – Я тебе еще отомщу!

Месть не заставила себя долго ждать. Получилось у нее быстрее и лучше, чем она ожидала.

Ровно через неделю в это же время пришел из части домой. Ира увидела меня, идущего по двору, в окно и быстро спряталась в платяной шкаф. Я вошел. Тихо… Дома никого. Мама гуляла с Виталиком. Папа пошел сдавать бутылки. Мне нужно было переодеться и, подойдя к шкафу, я быстрым движением открыл дверцу. На меня выскочила визжащая, размахивающая руками жена. О да! Отомстила! Душа в пятки ушла!

Лето было на исходе, Ира поехала за Виталиком к родителям в Ходорив. Я примерно знал, когда они приедут, и в этот день после ухода сверхсрочников по-быстрому разделавшись с уборкой, выписав себе увольнительную, в хорошем настроении, шагая уже по своей улице Чайковского домой, заметил патруль. Лейтенант летных войск с двумя солдатами шли мне навстречу. Мелькнуло: «Может, побежать, а может, пронесет?» Решил – может, пронесет. Поравнявшись с ними отдал честь, но не тут-то было. Меня остановили, попросили увольнительную. Протянул свою «левую» увольнительную. Лейтенант, окинув меня быстрым взглядом, спросил:

– Почему шинель не подрезана?

Внимательно стал разглядывать увольнительную. Не знаю, что он там заметил. Еще раз окинув меня взглядом, приказал:

– Пойдешь с нами!

Я понял, что ничего хорошего меня не ждет. Решение пришло молниеносно. Выхватив из рук лейтенанта увольнительную, рванул в сторону дома. На секунду опешившие патрульные кинулись в погоню. Пробегая мимо подъезда детского садика, в который ходил когда-то и в который сейчас ходит мой Виталик, забежал во двор, оборудованный песочницей, деревянными домиками и качелями. В спину сопели преследователи. Я бегал между домиками, они пытались поймать меня. Я упал. Патрульные навалились на меня вместе с подоспевшим лейтенантом, пытались заломить руки за спину. И тут… пришло мое спасение! Во двор забежал мой брат Лёнчик со своим другом Вовкой, высоким крепким парнем. Шли они по Чайковского и увидели эту погоню. Подбежав к нам и напустив на себя грозный вид, помогли мне вырваться из цепких рук патруля. Лейтенант стал возмущаться. Брат и его друг, скорчив еще более свирепые рожи, прорычали ему, что если они сейчас свистнут, то прибегут еще ребята и их отметелят. Все это было сдобрено богатым русским матом – это сработало! Сопротивление было сломлено! Меня отпустили! Я выскочил из подъезда и через две минуты был в своей квартире. Из своего окна через занавеску я видел, как патрульные ходят по улице, вертя головами в разные стороны. Я был спасен. Все-таки фартовый! Иногда риск является единственным путем к спасению.

Дома стало поспокойнее. Мама не то чтобы смирилась с жизненной ситуацией, в которую я ее втяпал, но как-то пообвыклась. Ее сестра Паша иногда подначивала маму: ты, мол, говорила, что у тебя сыновья «в подоле не принесут», ну и что ты сейчас имеешь? Не знаю, что бы было с нами, если бы мама повела себя по-другому. Она могла накричать, поскандалить (как правило – за дело), не была очень ласковой, но при этом была самой преданной в мире матерью, готовой на любые жертвы. Она была довольно мнительной – могла, говоря о своих болезнях, сгустить краски до того, что ей даже становилось плохо. Мы с Лёней подозревали, что она при этом немного играла. На семейных вечеринках, а их при наличии шестерых братьев и сестер, а также чертовой дюжины внуков было предостаточно, мама была главной запевалой и своей колоратурой вела за собой весь семейный хор. У нее был свой, написанный ее рукою «талмуд» (так львовские музыканты называли писанные от руки сборники песен). Что касается юмора, то мама была полной противоположностью папе. Отец не нуждался в разъяснениях – догонял с полуслова. Мама же – открытая, прямая, доверчивая женщина, часто после того, как папа, Лёня и я отсмеемся, могла сказать: «Ну, и что вы тут нашли смешного?» Мы с Лёней смеялись еще пуще. Папа молчал, загипнотизированный маминым строгим взглядом. С ним проблем не было. Спокойный, покладистый, с прекрасным чувством юмора и немножко пофигист, он знал одно: принести домой денежку, оставить себе на сигареты четырнадцать копеек, и чтобы Дина была довольна и не нервничала.