Продолжение папиного рассказа

В Курске было много беженцев из Белоруссии. Их и нашу семью стали называть «западниками».

К тете Вере часто приходила вдова тётя Лена, старше моей бабушки Анны Осиповны, но с одинаковой девичьей фамилией Мартишевская. Я так и не понял – тетя Лена была то ли сестрой, то ли тетей моей бабушки, Анны Осиповны. Тетя Лена тоже бежала из Гродно, её муж был полицмейстером, фамилия, вроде, Дынга, Демша или похожая. Она жила в доме престарелых, называли «Инвалидным домом», в пригороде Курска. Тетя Вера и моя мама недолюбливали ворчливую тётю Лену. Хотя старушка всегда помогала им стряпать. Она порой шлепала нас, детей, если спешили пробовать ее стряпню, приговаривая: «Не лезь без спроса!» Ей в 1930-х годах было около 80 лет: худощавая, среднего роста, темная длинная, до пола, косу, закрученная на затылке. Выглядела барыней и часто носила белое, например, летнее пальто из чесучи, длинный широкий шелковый шарф.

– Тетя Лена, какая аккуратная ваша светлая одежда, – хвалила ее тетя Вера.

– Чтобы ткань долго сохраняла вид, всегда стираю в холодной воде, – отвечала она.

Я слышал, как зачем-то тётя Лена приговаривала:

– Я-то вышла замуж за дворянина!

То ли так попрекала, стыдила, тётю Веру, всех сестёр Александровых, их покойную мать Анну? То ли просто так бурчала? Ишь! Барыня какая! Никак не могла забыть свою барскую жизнь.

Я читал про родной край моих предков Александровых, который потеряли – он на землях древней Белой Руси. За него боролись веками Литва и Польша, после войны 1812 года край вернулся к России. До 1915-го край состоял из двух уездов Белостокского и Бельского Гродненской губернии. В 1845 году их присоединили к Белоруссии. Тогда в Белостоке царь поставил таможню, понаехали торговцы, фабриканты. Город расцветал, по числу жителей – почти как в Курске, тысяч шестьдесят. После Первой Мировой эта земля перешла Польше, называется теперь Подляшьем. А Гродно вернулся в Россию в 1939 году.

Сначала в нашем доме тетя Вера жила одиноко, шила и слушала пение канарейки. В конце 30-х забрала к себе больную сестру Соню с её детьми Ритой и Евгением. Тетя Вера следила за речью племянников, старалась исправлять дикцию, чтобы не привыкли к курскому твердому произношению буквы «г». Правда, у нее самой был лёгкий польский акцент. Соседка Чернова, коммунистка, занимавшая какую-то должность, спросила однажды тётю Веру:

– Вы – полячка, пани Полячкова?

– Какая полячка! Я – русская. Акцент мой! Просто вокруг говорили по-польски, и в гимназиях преподавали польский язык наравне с русским.

Вера целыми днями сидела за ручной швейной машинкой «Зингер», выполняла заказы по пошиву женского белья, мужских сорочек и пр., умела делать сложные выкройки, декоративную отделку, кружева. Однажды шила на заказ белые халаты для медиков. Таких мастериц называли белошвейками. В конце 1930 годов эта надомная работа стала нелегальной, поэтому с клиентами тетя встречалась в «безопасных» местах. Рулоны материи всегда прятала от финансового инспектора, которого называла «фином». Если тетя Вера приступала к выкройке очередного заказа, то произносила с иронией:

– Посмотрите, не идет ли «фин»!?

У тети Веры в её маленькой комнате на Мирной-10 всегда были гости. Они с удовольствием соглашались ночевать даже на полу. Некоторое время у нее жила монахиня из какого-то ликвидированного монастыря, таких было в стране много. Например, закрыли монастырь в центре Курска и открыли в нем кинотеатр «Октябрь».

Надежда Тетю Надю – вторую по старшинству сестру Александровых – я видел только на фото. Моя мама рассказывала про неё мало; у неё были две дочери Ира и Люда. Старшая Ира с двумя дочерями и мужем жила в Воронеже. Я не помню ее фамилию по отцу, а по мужу, кажется, Зайцева. Моя мама показывала их фотоснимок 1930-х годов. Я удивился, что Ира совсем не похожа на Александровых: лицо круглое, губы полные. Две её девочки пяти и семи лет тоже не в нашу породу.