Этот день был завершён. Профессор почему-то так и не рассказал своему другу истинное назначение экспедиции, уверяя, что путь их ведёт к Пермскому университету. Возможно, была в этом какая-то выгода, но вряд ли её можно разгадать сейчас. Время покажет. Сегодня был прекрасный день, полный загадок и новых знакомств, Пётр искренне надеялся, что все последующие дни будут подобны этому. С такой мыслью он и закутался под пушистое одеяло на втором этаже самого гостеприимного дома, с душевной лёгкостью вспоминая о покинутом родном крае лесов и рек, доме на Кикиморской горе, дорогих родителях, верных друзьях и своей Аннэт.

«Спокойной ночи…»

Глава третья

Утро следующего дня началось очень скоро. Петру даже показалось, что он успел только моргнуть, как его уже пробуждал Сапожковский, сильно теребя за плечо. Юноша понял, что профессор не хочет терять ни минуты, поэтому требовал особенной быстроты для того чтобы собраться, позавтракать и отправиться в путь. В комнате весьма сильно пахло кошачьим присутствием, чего Пётр не заметил вчера вечером, но на что обратил внимание сам Борис Борисович, сообщив:

– Фёдор обожает кошек. Это его особенная страсть. Обычно в доме происходит кавардак, а эти животные хозяйничают здесь слишком вольготно, но к приезду гостей он тут же производит тщательнейшую уборку, причём по большей части самостоятельно, а кошек отдаёт на попечение в дом своей прислуги, которую весьма добротно содержит, потому-то те не особо и отказываются ему помогать. Кстати, во дворе здесь обычно тоже весьма шумно, поскольку помимо кошачьего помешательства он просто влюблён в человеческие столпотворения, поэтому предоставляет место для торговых рядов и проведения еженедельных ярмарок.

Кваг уже ожидал внизу, приготовив столь же душевный завтрак, как и прошедший ужин. Изрядно подкрепившись, гости очень скоро покинули гостеприимный приют, благодарив хозяина за добро. Запряжённая тройка уже ожидала у порога с всё тем же приветливым, но молчаливым кучером, как и сами пассажиры. Сапожковский попрощался со своим приятелем крепкими объятиями, пожелав успешного завершения дела, на что Кваг отвечал взаимностью, подмигивая своими маленькими глазками и мило улыбаясь, как это было свойственно ему одному. С Петром хозяин также обнялся, не поскупившись на тёплые слова, на что ему оставалось только застенчиво благодарить и повторять «Вам того же». Сцены прощания могли бы продолжаться ещё очень долго, если бы Сапожковский не находился уже внутри экипажа, напоминая своим другу и помощнику, что ими уже пора:

– Фёдор Вильгельмович, обязательно пишите на мой адрес в Вятке! А сейчас отпустите моего студента, нам нужно ехать! Назар, – обратился он к почтальону, которому оставалось только дать команду лошадкам чтобы отправиться – Трогай!

Профессор же, как ни в чём не бывало, взялся за свои любимые записки и карандаш, не обращая никакого внимания на отряхивающегося помощника, который в этот момент едва успел запрыгнуть в кузовок, пробежав пару саженей следом за уезжающим дилижансом. Так путники, под громкое поэтическое «Прощайте, друзья!» старого Квага, покинули Осокино, проезжая мимо всё тех же покосившихся домиков и кривых мшистых заборов. В отдалении вновь показались ещё одни вытянутые по земле сарайчики с высокими трубами, кузницы и водяные мельницы завода на Омутной и нескончаемая вереница горняков-тружеников.

Путь вёл далее на восток. Экипаж двигался по всё менее проходимым трактам, которые вероятно посещали, как и прежний, крайне редко. Это было вполне объяснимо, ведь основная прямоезжая дорога из Вятки до Перми проходила гораздо южнее через городок Глазов, далее до Оханска, и там, через переправу, почти по прямой до самого Пермского городища. Но выбор Сапожковского пал именно на то направление, которым мирно путешественники и следовали, не натыкаясь на цепочку обозов и постоянное движение людей и лошадей. Добравшись до починка Голодаевского, экипаж повторил переезд через извилистую Вятку, теперь уже всего в нескольких верстах от её истоков. Пётр ещё раз вгляделся в её тёмные воды, пытаясь найти хоть какие-то секреты в чарующей глубине. Реки всегда обладали особенными свойствами отвечать на самые сокровенные вопросы, будоражащие пытливые умы, или помогать с душевными тревогами, которые могли бы возникать у молодого горячего сердца. Вспоминая себя, Пётр порой выходил на покатый бережок, настолько теряясь в грёзах, что забывал о текущем без ведома человека времени, и часами продолжал созерцать немыслимые красоты Вятской природы. Вода ласково хлестала белой пенкой края у самых ног, а ветер щекотал густую зелень, шурша созревшими листочками. Сейчас было полное безветрие, и погода совершенно способствовала путешествию. Солнечный диск, успевший подняться из-за горизонта, поигрывал тёплыми лучиками по лазурному небосводу, ведя за собой благодатное настроение. Пётр, после продолжительной поездки начинал ёрзать, пытаясь уловить как можно более удобное положение, но нагромождения поклажи совершенно не давали разгуляться, оставляя только некоторые узенькие проходы между ящиками и сумками. Всё это были в основном посылки, которые предстояло ещё развести в самые отдалённые уголки. Сколько же здесь писем и подарков, сколько судеб и живых строк, вдавленные где-то с особенным старанием, а где-то кое-как набросанные нелепыми царапинами, скорее всего, ответят только самые старательные почтальоны. Писать письма – это особенное удовольствие, когда нависнешь над маленьким обрывком бумаги, стараясь вобрать в него добрую долю того, что крутится в голове, но без всего лишнего, как можно кратко, совершая магический ритуал словообразования, чтобы потом на другом конце это сообщение получил адресат и с упоением его бы прочитал, вдыхая запахи зашарпанной бумаги, засохших чернил и, быть может, какой-то свойский человеческий аромат, вряд ли повторимый дважды. Под грудой всех этих ящиков томился и загадочный чемодан профессора, весьма весомый на вид, в котором тот вероятно хранил какие-нибудь свои приборы, а может быть и научные публикации. Пётра это дело мало интересовало. Сам же он взял с собой лишь небольшую суму с канцелярскимим принадлежностями и тёплую одежду на случай холодов с запасной обувью, которые хранились в заднем горбке.