Когда-нибудь это должно было закончиться.

Наверное, я ждала помощи извне, доброго участия, чтобы кто-то посадил меня за стол и сказал: «Олька, произошла трагедия, но ты не виновата. Так совпало. Так бывает, что ты оказываешься не в то время и не в том месте. Трагедия только в том, что тогда там была ты».

Мне сочувствовали, но не говорили со мной.

Мы вели беседы на кухне с подружками или я уходила на дружеские попойки, где мы бурно обсуждали тот день, но часть разговоров я не помню, потому что вливала в себя так, будто тушила двухметровое пламя. И вся терапия от душевных бесед сводилась к нулю.

Кажется, тогда не заладилось с самого начала.

Сашка был жутким врединой. Озорным, веселым остряком, но жутко вредным. И выделывал он свои выкрутасы, как я считала, только назло мне. Ни у кого из нашего коллектива с Сашей Кливенко не было проблем, кроме меня.

В первый же урок рисования в пятом классе, когда он уселся за свою парту в четвертом дальнем ряду от учительского стола, он перешептывался весь урок с соседом по парте. Я работала второй год. Ни опыта у меня, ни мудрости какой-то житейской. Я только тихонько обращалась к этим двоим: «Мальчики, потише, пожалуйста, идет урок». Что, вероятнее всего, их только забавляло. Ишь, как к нам интеллигентно относятся, почти не прерывают разговоры. Они болтали громче, я покашливала, они останавливались на минуту, потом это детское жужжание продолжалось. Урок я закончила обессиленной и пыталась себя убедить, что ничего криминального не произошло, двое мальчишек просто болтали весь урок.

Не знаю, кто прав, когда говорят, что решает первое впечатление или то, как себя поставишь. Увидел ли Сашка во мне легкую добычу, почувствовал ли страх, дала ли я слабину или повод? Мне сложно сказать. Но с первого урока началась невидимая война, которая иногда переходила в явное противостояние между нами двумя.

На второй урок рисования Саша пришел неподготовленным, что, собственно, меня и не удивило. Переговаривался он громче, с нахальным вызовом. И игнорировать это было попросту нельзя, на кону стояла моя репутация. Чем больше он мешал мне вести занятие, тем больше я попискивала: «Саша, я выгоню тебя из класса» или «Саша, не мешай другим». И до конца урока мы открыто противостояли друг другу, борясь за авторитет.

Я побоялась жаловаться другим учителям, потому что на Сашку никто из коллег не жаловался. Ну да, любопытный, не по годам развитый мальчик, но безобидный. Что же со мной было не так? Я так боялась показаться другим учителям не своей, что терпела его выходки пару месяцев.

Сейчас я могла бы все исправить. У меня и тогда были шансы что-то поменять в наших отношениях с упрямым учеником, я каждый раз могла свернуть с дорожки борьбы, но с фанатичным стремлением продолжала продавливать этот бунт. Могла же бить не в лоб, как-то искуснее, но нет, я считала Сашу противником, равным себе, и поэтому у меня не выходило сделать ничего мудрого в той ситуации. В конце первой четверти я сдалась и написала в дневнике, что жду родителей для разговора.

Отец Саши резко возник на пороге учительской: слышится стук в дверь, я не успеваю поднять глаза, как раздается бас:

– Где Ольга Юрьевна Абносова, учитель рисования, – без приветствия обращается Сашин папа к сидевшим учительницам, перескакивая взглядом по испуганным лицам.

Я медленно приподнимаюсь со своего стула и ощущаю на себя взгляды коллег. Я чувствую их физически, каждый из присутствующих надевает на меня невидимые свинцовые доспехи, мои плечи почти гнутся, так что ноги с трудом удерживают меня в вертикальном положении.