20 ноября. Большевики закрыли все даже социалистические газеты; все молчат и покоряются, а с насильниками ничего не делается. Силой разогнали городскую думу и посмеялись над ее протестами.

Ставка арестована; туда отправился верхопрап Крыленко с новым начальником штаба Верховного главнокомандующего товарищем Шнеуром (поручик, выгнанный судом офицеров из какого-то гусарского полка); для пошло-опереточного верхопрапа нашелся подходящий наштапрап[29]; умершую русскую армию ничто уже оскорбить не может.

«Представителями России» на заключение мира назначены «чисто кровавые» русские, товарищи Иоффе и Розенфельд-Каменев; есть ничтожное облегчение в том, что на исполнение этого позорного, гнусного и предательского акта пошли не русские люди.

Ходят слухи, что Корнилов под охраной 400 текинцев спасся из Быхова и пробивается на юг. Легко вздохнулось при этом известии, так как судьба быховских заключенных всё время висела мрачным кошмаром; теперь, по крайней мере, есть надежда, что они пробьются на Дон или, если погибнут, то честно, в бою, а не под лапами и муками красных палачей.

Похоже на то, что под впечатлением захвата общероссийской власти Россия расколется на свои составные части: Украина уже объявила себя самостоятельной, Западная Сибирь тоже, какое-то движение идет на Дону…

21 ноября. Сидим в полной неизвестности; газеты закрыты, и большевики сообщают только то, что им выгодно. Городская милиция, укомплектованная старыми солдатами, распущена, и город управляется красногвардейцами и матросами: встретили на Кронверкском проспекте трех таких товарищей с мордами – хоть сейчас в альбом сахалинских типов Дорошевича.

Объявлено, что Ставка занята войсками Крыленки и что Духонин убит; вот же и «нам надоела кровь»!

22 ноября. Ввиду невозможности выбраться на юг без какого-нибудь официального документа отправился на эвакуационный пункт и получил разрешение на отправку на Кавказ для лечения. Арестованы военный министр Маниковский и начальник Генерального штаба Марушевский и увезены в Смольный; за что арестованы – неизвестно. Крыленко в газетах изливает свое негодование по поводу убийства Духонина и пытается умыть руки. Конечно, физический убийца не товарищ Абрам, а те солдаты, которые разорвали на куски последнего Верховного главнокомандующего русской армии и которые были натравлены на погибшего теми обвинениями, которые возвели на него Крыленко и Кº. На фронте во исполнение декрета народных комиссаров о выборном начальстве идет выбор начальников; Петроград наполняется толпами низверженных командиров всех рангов – эти еще счастливые, ибо им разрешили уехать; куда хуже положение тех, которые силой оставлены на фронте и разжалованы на должности кашеваров, конюхов и тому подобное и погружены в невероятнейшую атмосферу брани и насилий.

23 ноября. На мирные предложения большевиков немцы ответили с гордым снисхождением и заявили, что согласны на сепаратный мир при условии полнейшей покорности с нашей стороны, они великолепно учитывают наше положение, знают, что мы воевать не можем, и сдерут с присланных ими на управление Россией товарищей сколько им захочется.

Большевики сконфуженно молчат; они не так еще окрепли, чтобы воочию показать наложенные на их сердца, совесть и воровские руки немецкие клейма. Те обрывки донесений о мирных переговорах, которые им пришлось опубликовать, дают достаточную картину унижений, которые испытывают их представители, ведущие эти переговоры (вернее сказать, должны испытывать).

24 ноября. Свидетельствовался на распределительном пункте, пока еще старым порядком без товарищей и комиссаров. Свидетельствовалось семьдесят человек, и с ними управились в два часа; в общем, одна комедия и отличный путь для уклонения от службы разных симулянтов и шкурников. Много приходилось ранее слышать о наших эвакуационных нравах и порядках, но я никогда не думал, что всё это может делаться столь откровенно и бесцеремонно.