К надзору и сыску за богатыми и к применению к ним вышеуказанных мер призываются все рабочие, солдаты и крестьяне. Этим в массы бросаются такие воспламеняющие лозунги, при применении которых жизнь должна стать сплошным ужасом, ибо всё, что вне большевизма, отдано на разграбление всей хулиганщине.

Не пришлось бы в скором времени и нашим союзничкам испить такую же смертную чашу; провозглашенные большевиками лозунги так аппетитны, что против них может не устоять западноевропейский пролетариат; средства же противодействия требованиям толп всюду достаточно поослабли.

9 ноября. Духонин удален от должности с провокаторским обвинением в совершении великого преступления перед трудящимися всего мира. Это очень искусный ход, чтобы безвозвратно оторвать солдатские массы от последних остатков старого порядка и подчеркнуть, что их спасение только в поддержке власти большевиков.

Верховным главнокомандующим назначен прапорщик Крыленко, известный по 1905 году товарищ Абрам; он сын мелкого чиновника в городе Люблине, физический и нравственный урод; был учителем в городской школе и, будучи сыном крещеного еврея, отличался жестокостью гонения бедных еврейских детей (эти данные даны мне чинами 18-й дивизии, стоявшей в Люблине и до сих пор числящей в своих списках этого прапорщика). Это назначение является вершиной позора, до которого дошла русская армия; несомненно, что в лице большевиков Россия получила такую власть, которая ни перед чем не остановится.

Назначение главковерхом Керенского было уже достаточно позорно, но то, что случилось сегодня, превосходит все границы. Я послал командарму рапорт, что при слагающейся обстановке считаю для себя позорным оставаться на занимаемой должности, но, не желая нарушать установленных законов, оставляю должность на правах эвакуации и передаю командование корпусом инспектору артиллерии генералу Власьеву.

Первым распоряжением нового главковерха, или, как его сразу наименовали, верхопрапа[27], было радио, приказывавшее «каждому полку самостоятельно заключить на своем участке перемирие». В этом распоряжении вылилось всё военное, политическое и умственное убожество этого ублюдка российской действительности.

У него не хватило мозгов, чтобы понять, что по ту сторону фронта стоит настоящая армия и что на подобное предложение оттуда даже и не ответят.

Из сообщения Ставки выяснилось, что Духонин даже не отказался прямо начать мирные переговоры, а только запросил, какими путями можно осуществить присланное ему распоряжение, так как ему известно, что на подобное заявление, обращенное полторы недели тому назад к союзникам и к врагам со стороны «правительства», никакого ответа не последовало.

Опять приезжали французы; из разговоров с ними убедился, что союзники совершенно не понимают того ужасного состояния, в котором находятся и армии, и вся страна. Французский майор из состава военной миссии разливался на тему, что они не имеют права вмешиваться в наши внутренние дела из чувства деликатности и что они глубоко уверены в том, что то, что сейчас у нас происходит, это лишь временное явление, так как несомненно, что Россия скоро опомнится и наши солдаты поймут недопустимость сепаратного мира.

По обстановке было совершенно бесполезно говорить этому слепому, глухому и, очевидно, очень легкомысленному представителю французской армии, как глубоко и безнадежно он ошибается, да я и не вправе пускаться в такие откровенности. Сказать всё это давно, и сказать громко, резко, ничего не скрывая, должна была Ставка, и если не хотел Керенский, то обязаны были сделать начальник его штаба и главнокомандующие фронтами (так же точно, как они обязаны были в конце 1916 года сказать всю правду государю и не морочить его уверениями в полном спокойствии и верноподданности). Но неспособные сказать правду своему царю, они не сумели развязать своих языков и тогда, когда каждый день и час грозно кричал о том, куда катится их страна и руководимые ими армии.