Радино семейство, как многодетное, по закону получало приличное пособие. К тому же, пятеро детей из восьми ходили в местную школу, где находились на спецобучении и получали бесплатное питание. И только самая старшая дочь, Алина, словно попала в чужое гнездо: роковая красотка, по-своему умная, с природной хитрецой, она ездила вместе с другими сельскими детьми в школу в соседний посёлок. Рада часто жаловалась, что девушка требует хорошую одежду и обувь, мобильный телефон, косметику, золотые украшения. И мытьём ли, катаньем ли, всё это у неё оказывалось. Училась она на тройки, и то с трудом, просидела два года в шестом классе, но никто с неё большего и не требовал. Судьба цыганской девчонки, даже с образованием, повязана неизменными и просто средневековыми в своей тупости и жестокости традициями – Алина была просватана ещё семилетней.

На днях ей исполнилось семнадцать. Пришёл срок. И вот сегодня утром Алина пропала.

Рада проторчала в магазине до обеда, не обращая внимания на продавщицу, мечущую в её сторону стрелы ненависти и презрения, и каждому рассказывая горестную историю исчезновения дочери. Потом всё-таки убрела домой, утащив за собой голодных худых девчонок. Те за всё время так и не проронили ни слова, не пискнули, не всплакнули.

А ровно через три дня та же Рада, счастливая и сияющая, летала по деревне и щебетала всем подряд:

– Алинка замуж вышла! Украли её! У нас так заведено… Ничего мне не сказали, украли! О-ой! Отец злой. О-ой, Алинка, что наделала! Украли девчонку…

И, притащившись в магазин снова со своим неизменным приложением и большими сумками, пела:

– О-ой! Хлеба давай. Колбасы давай. Вина давай. О-ой! Жених всё оплатит. Богатый жених. Молодо-ой!

Продавщица огрызалась, напоминая про крупный долг, но Рада забалтывала ей мозги и выманивала своё. Втроём с дочками они упёрли полные сумки провизии, а продавщица, выйдя на улицу покурить, всё выговаривала и выговаривала приходящим в магазин ни в чём не повинным людям:

– Как же! Жених! Через три дня твоя б…. домой явится. Нужна она кому-то больно!

Но жизнь распорядится так, что Алинка не явится ни через три дня, ни через неделю, а через девять месяцев сделает Раду бабушкой. И цыганка будет гордо ходить по деревне, хвастаясь прибавлением, одновременно пуская слезу и жалуясь.

Жители, уже привыкшие к этому моноспектаклю, длящемуся не один год, продолжат существовать каждый в своих заботах, бедах и радостях. И эта совершенно комическая для двадцать первого века история забудется ими быстро, уступив место иным событиям, пересудам, домыслам.

Но утро, когда Алина исчезла, словно толстый кусок от хлебного каравая, отхватило острым ножом целое десятилетие от жизни одного человека.

Саня-Саня проснулся по привычке рано. Ещё рассвет не забрезжил в единственном окне его убогого жилища, которое он делил с двумя задумчивыми козами, патлатой собакой и одноглазым котом. Включив радиоприёмник и опустив кипятильник прямо в пол-литровую кружку с водой, раздетый до пояса Саня-Саня бодро вышел на улицу, где растёрся и умылся снегом и сделал несколько гимнастических упражнений. Затем он забрался на чердак своего домика-баньки, скинул оттуда на снег несколько охапок сена, спрыгнул следом и вернулся в помещение. Голодные козы выхватывали клоки сена прямо из рук, не дожидаясь, пока хозяин утрамбует его в кормушки.

Выдернув из розетки кипятильник, Саня-Саня выбрал из спитых и высушенных чайных пакетиков два, на его взгляд ещё достойных, и бросил их в кипяток вместе со щепоткой сухого зверобоя и горсткой ягод шиповника. Пока чудо-чай заваривался, он надоил от коз по стакану молока и тут же выпил «парнуху», оставив пару глотков орущему коту. Свернувшаяся калачиком собака недвижно следила за всеми приготовлениями сквозь пушистый хвост и молниеносно подскочила, когда в её сторону полетел кусок чёрного хлеба. Она проглотила его ещё на лету и тут же улеглась обратно, продолжая терпеливую слежку из засады.