– Позвольте! Я не извращенец, я такой родился! – Забыв про страх возмутился Артист.

– Кому ты лепишь, труженик тыла? Пролезли во все щели, профессий бабских нахватали, стилисты, дизайнеры, визажисты, кутерьё – твоё, моё. Я педикам бы всем назначил принудительное лечение, каждый день на полторы смены в шахту. И никаких там слесарей, в забой бурить в ручную, или на проходку. Теперь слушай сюда «заддавала», берёшь лопату и бегом на улицу. Копаешь яму два на два и в глубину на два метра, за два часа. Если не успеешь, я тебя в этой яме и закопаю, как дважды два. Время пошло. – В голосе Патологоанатома не слышалось сожаления.

– Артист как-то сразу проникся в тему и убежал. Ни слишком ты к нему суров Ромео. Ну что же, на роль Джульетты попробую я вас, коль вы всех ближе к нам стоите. – Обратился Режиссёр к Стародворской.

Как только стала известна Джульетта, в руку Оборотня кто-то сразу всунул капроновые колготки, ещё таящие тепло женского тела. Рефлекс Патологоанатома поражал воображение, не кто даже не понял, как колготки сдавливали горло у Джульетты.

– Как быстротечен и непредсказуем этот женский антураж. Совсем ещё недавно эти колготки сдавливали совсем другие округлости, а губы их хозяйки источали лесть, в твою Джульетта честь. И вот теперь я вижу как синеют губы у тебя. – Говорил всё это Патологоанатом, как бы в глубокой задумчивости.

– Немного боли мне не повредит. – С каким-то упоительным наслаждением, выдохнула Стародворская. Оборотень сдавил сильней.

– Спасите! – Сдавленно, прошептала Джульетта-Стародворская, краснея у всех на глазах. Она пыталась руками ослабить удавку. Но Оборотень действовал профессионально, Как только глаза его жертвы начинали закатываться, он ослаблял свою хватку, и только Джульетта вдыхала пол глоточка воздуха, колготки вновь сдавливали горло. Жуткий страх охватил окружающих, заворожённо наблюдающих эту пытку. Наконец лицо Стародворской распухло и стало синеть.

– А ты похожа на неё, мою русалку, первую любовь. Я встретил в озере её. Она была такой красивой. Такою тихой и холодной в одинокой гордости своей. Я так её всегда согреть стремился, прижавшись к её телу, распухшему от холода в воде. О как красиво парили волосы её под водной гладью, где зелень водорослей в них венком вплелась. Мы так встречались с нею две недели, то были две недели в упоении счастливом. Как я страдал, когда её на берег вытащили рыбаки. Я знаю что она меня ждала. Я тайно ночью в мог её забрался, чтоб с ней проститься, моей русалкой одинокой. Согреть её в последний раз, пока её зароют в землю. – Все это говорил Патологоанатом, как будто бредил в забытьи.

– А говорят до встречи с ним, она была жива и очень говорлива. – Кто-то тихо прошептал, из стоящих на сцене.

– Теперь ты так похожа на неё Точно такое же лиловое распухшее лицо, как будто бы хранящее обиду, с той разницей, что на твоём не вижу я пиявок. Припрячу я тебя в укромном месте. Чтоб была ты с душком моя Джульетта, и после трупным ядом отравлюсь я сам. – И Патологоанатом стал облизывать искажённое лицо Джульетты.

– Стоп! Стоп я сказал Отелло хренов! Русалки, что мы ставим Гоголя? Что-то вы всё перепутали. Правдоподобно, но не то! Где Артист? Он что как Гамлет гадский могилу роет: – «Бедняга Йорик!» – В тот момент пока говорил Режиссёр, в зал вошёл громадный поп в рясе. На его шее болтался железный-наперсный крест. Поп по своим внешним параметрам, пожалуй не уступал Товароведу. Только у него была пышная борода и длинные волосы сзади перехваченные резинкой.

– Изыди бесы! – Пробасил он, как вихрь врываясь на сцену. От этого порыва, многих присутствующих охватил трепет.