Хозяйство станционное не сказать чтобы особо хлопотное. Скукотень. Следующий пуск по плану аж восемнадцатого числа следующего месяца только. Ни экипаж, ни ракету пока не привезли. Всех пусковиков эта орбита, конечно, уже изрядно достала. Убогий быт, недостаток воды, синтетический воздух, лимит на общение с Землёй, полдня без нормальной силы тяжести – всё это высасывало силы и порождало апатию и психозы. Первые несколько вахтовок прошли без всяких концертов и прочих глупостей. Народ тупо резался в преферанс. Но когда количество командировок на орбиту перевалило за десять, все озверели от скуки. Поэтому капитан ухватился за чью-то (уже забылось за давностью) идею устроить небольшой капустник. Это отвлекло команду от тягостных дум. После капустника народ ставил разные пьесы. Склонность к актёрству оказалась у многих. А тут ещё выяснилось, что старшая телеметристка Ивлева поёт классные песни. После предварительного ознакомления с её музыкальными способностями в рамках капустника кэп проникся идеей концерта и собственноножно целых два раза сходил к ней. Они попили вкусного чая с печеньем из личных кэповских запасов, и он в результате уломал её таки устроить маленький концертик. Ну а потом пошло-поехало.

Ещё кэп упомянул о невесомости. Гравитацию отключают в 23:30, так что к этому времени надо быть уже в постели. В каюте есть инструкция, как пристёгиваться перед сном. Кэп думал, что Гордей – матёрый космический волк, и не стал его унижать детальными инструкциями. Но тут кэп ошибся – Гордей был первый раз на орбите. Но не это его смутило. Невесомость так невесомость, переживём. Смутило Гордея другое. Кэп в разговоре опять упомянул Лену Ивлеву, и, судя по его описанию, это была действительно она, Гордеева студенческая пассия. Пусть тогда она была холодна, как льды Исландии, и смотрела мимо Гордея, но помнить-то она его должна по-любому. Надо теперь только эту ситуацию использовать профессионально, не дать себе эмоциональной воли. Впрочем, Гордей был за себя спокоен в этом плане. Годы уже не те.

Отдохнув зачутка в своей каютке, Гордей решил для лучшей ориентации обойти помещения станции. Первым, как ни странно, на его пути попался туалет. И там пахло кошатиной. Это было необъяснимо, но это было так, а никак не иначе. Гордей озадаченно принюхался. Да, определённо. Кот тут был. И не раз. Интересно, а кэп в курсе? Надо бы спросить его, подумалось Гордею. Кажется, кто-то из особо умных провёз в обход всех правил на станцию кота. А интересно, кота предупредили о невесомости? Бедное животное, Гордей так и сяк представлял себе его орбитальные злоключения, но потом отвлёкся на звуки, доносившиеся из кают-компании. Она была чуть дальше по коридору, и там вечером должен состояться концерт – это Гордей помнил. Но сейчас там проходило совсем иное сборище с весьма немузыкальными звуками. Хм, любопытно… На двери кают-компании зачем-то был приклеен бумажный доллар из прошлого века. Шутники, блин… Гордей приоткрыл дверь и засунул голову внутрь, мудро сохраняя себе возможность в любой момент ретироваться. Ему быстро стало понятно, что он невзначай попал на заседание кружка станционных социалистов-утопистов. Хотя, вполне возможно, правильней было бы называть их как-то иначе – в этом Гордей, правда, не стремился особо разбираться, как и большинство его современников. Собравшиеся, рассевшись вокруг большого стола с кактусом посередине, насколько понял Гордей, бурно шлифовали новую теорию социума. Гордей прошмыгнул внутрь, тихо встал возле стенки и попытался уловить суть. Его, разумеется, заметили, кто-то сделал рукой приглашающий жест в сторону стола, но Гордей предпочёл возле стеночки постоять. Базовые вещи стали ему быстро понятны. Человеку до пятидесяти лет не разрешается иметь значимой собственности. Только предметы первой необходимости. Но, чтобы он нормально работал, большая часть заработанного автоматически (помимо его желания) перечисляется на некий счёт, который человек может начать использовать по достижении положенного возраста. Эти деньги государство крутит по своему усмотрению, но в пятьдесят лет – будь добро, вынь и отдай человеку. Заработанное можно перевести в любую форму и наслаждаться богатством. Собственным детям ничего не передаётся, кстати. Остатки, если человек умер и не всё потратил, возвращаются государству. В этой системе каждый будет нормально работать и стремиться дожить до пятидесяти лет здоровым. Человек в двадцать лет подписывает с государством специальный договор, где все эти вещи изложены. И попутно не станет актуальной сегодня проблемы большого количества неработающих денег, к примеру. Поэтому нет ситуации непроизводственного роста капиталов. Вроде бы всё это довольно примитивно, но по меньшей мере сохраняет у людей интерес к жизни и заставляет реально крутить педали. Отторжение заработанного – это ведь не абсолютное зло. Всё зависит от того, в чью пользу, для чего, на какое время и под какие гарантии возврата оно отторгается. Важно ведь не получить в пятьдесят лет горстку медяков, условно говоря. Гордей минут десять ещё послушал всё это дело, но потом, взглянув на часы, выскользнул наружу. Надо будет поразмышлять над этим на досуге, пообещал он себе. Корни, кстати, в «норвежской» экономической модели, насколько успел сообразить Гордей. Ай да кэп, вот ведь хитрюга! Но вся машинка работает только в ситуации стабильности. А это достигается нейтралитетом, да. И в том случае, когда всякие раскачивающие лозунги не имеют большого воздействия на людей. То есть когда люди достаточно умны для того, чтобы не быть объектом манипуляций. И когда всё в целом очень прозрачно. Как бы это всё назвать-то получше? В Гордее практически тут же включился репортёр. Нужное слово догнало его, когда он уже отошёл на весьма значительное расстояние от дискуссионной каюты, – «нейтральный социализм без завихрений». Нет, пожалуй, это коряво звучит, сыровато ещё. Но тема богатая для нормального журналиста. Гордей неудовлетворённо цыкнул зубом и пошёл дальше.