Мария тут же дела свои прекратила и, не спросив дозволения, быстро пошла из дома, поправляя на себе чепец и юбки.

– Поп вас просит быть, говорит, господин запамятовал, видно, беги, говорит, зови его, – продолжал мальчик возбуждённо.

– Хорошо-хорошо, иду, – сказал Волков, вставая. – Монах, позови госпожу Эшбахта. Может, хоть это ей интересно будет.

На въезде в Эшбахт с севера собрался народ. Много было людей, человек двести, солдаты и местные, купцы и девки из трактира, офицеры приехали с жёнами, у кого они были. На пригорке у дороги уже выкопали могилу, принесли большой крест.

Волков приехал, пешком далеко было идти, хотя и не очень далеко, просто не хотелось ему хромать у всех на виду. А жена с госпожой      Ланге шли пешком, пройтись им хотелось.

Брат Семион, как зачинщик, был деловит и расторопен. Вид у него был серьёзен, ряса свежестиранная, сам он выбрит. Останки святого человека лежали на лавке, накрытой рогожей, тут же руки его и ноги, чтобы каждый сам мог убедиться, что отшельник растерзан зверем адским и никак иначе.

Мужики, солдаты, дети подходили смотреть, дивились, ужасались, крестились. Бабы и девки тоже подходили, но не задерживались, рты зажимали, слёзы лили, отходили подальше. Всё шло хорошо, все присутствующие, проникались святостью случая. Жёны офицеров, госпожа Брюнхвальд и госпожа Рене, кланялись госпоже Эшбахта и госпоже Ланге, все вместе, в сопровождении брата Семиона и брата Ипполита, шли тоже смотреть убиенного. А Волков, его оруженосцы, рыцарь фон Клаузевиц, все офицеры, все взятые в учение господа городские, а также Ёган и Сыч шли уже за дамами.

Всё было церемонно и траурно, жаль, что только церкви не было с колоколами. Почти все женщины плакали, а мужи были печальны.

– Ах, как всё хорошо идёт, – шептал брат Семион Волкову, – будет в Эшбахте свой святой, я прямо сердцем чувствую, что будет.

– Да ты уж расстарайся, – шептал Волков в ответ.

– Вы тоже, господин, без содействия архиепископа то невозможно будет, а вам архиепископ благоволит, так вы уж ему отпишите.

– Отпишу, ты скажи только, что писать.

Монах кивнул и пошёл. Он зашёл на холм и отличным голосом своим стал говорить всем о благости и святости отшельника, рассказывать, как «благость его костию в горле зверином стояла у сатаны, не вынес святости отшельника сатана и послал пса своего к нему». Хорошо рассказывал. Уж что умел брат Семион, то умел. Говорил он так, что простой человек слушал его, рот раззявив.

Потом поп стал молитву заупокойную читать. Брат Ипполит ему вторил и переводил, чтобы простые люди тоже понятие имели, о чем молитва.

Потом стали останки в гроб класть, гроб забивать. Стали его закапывать и водружать крест над могилой. Хорошо получилось, большой крест на пригорке далеко видно было.

После Волков, хоть и жалко было денег, но позвал он к себе хозяина трактира и сказал:

– Поминки устрой, я оплачу.

– Всем, кто пожелает? И мужикам, и солдатам?

– Да.

– Чем угощать?

– Кусок сыра или колбасы, кружку пива. Девкам и детям пряники или конфету сахарную, молоко, воду на меду.

– Только вот пряников и конфет у меня нет, – сказал трактирщик. – Всё другое исполнено будет.

– За пряниками отправь, пусть хоть завтра, но будут.

– Исполню, господин, – обещал трактирщик и уже, кажется, прибыль в уме считал. Ему хоть на поминках, хоть на свадьбах – всё одно, лишь бы прибыль была.

– Ты на большую мзду не рассчитывай, – прервал его сладкие мысли кавалер, – цены я знаю, лишнего не дам.

– Я на этом деле мзды и не ищу, понимаю, что дело святое, – заверил трактирщик.

Когда он поговорил с трактирщиком, вокруг него собрались все видные люди Эшбахта.