И вот тут-то лицо ангела холодным становится. Глаза колючие, губы в нитку вытянулись, она ему говорит холодно:

– А с чего бы мне любить её, с чего? Мать моя, между прочим, родная сестра отца её. Я кузина ей, а она меня едва в горничных не держит. Бывало такое, что и горшок ночной заставляла выносить, и при людях из-за стола меня выгоняла, чтобы место моё рядом с ней другому отдать.

Волков вдруг увидал такую женщину, которую до сих пор в ней не        замечал.

– Ну, господин, вам решать, скажете, так я всё утрою. Нет – так забудем про разговор этот.

Кавалер молчал.

– Только знайте, что не кончится ваша мука никогда, пока любовничек её жив. Так и будете думать, чьи это дети рядом с вами. До конца дней будете о том гадать, – госпожа Ланге так выговаривала эти слова, словно щипала и проворачивала, словно вкручивала в него обиды и страхи, словно специально пыталась его разозлить обидными словами.

И пусть он вида не показывал, а лицо его было как камень, но слова эти его ранили не хуже арбалетных болтов. И Бригитт это видела по белым костяшкам его пальцев, которыми он вцепился в край стола. Видела и знала, что он примет её помощь.

Может, и права была Бригитт в каждом слове своём, может, и нужно было последовать её совету, но кавалер не торопился соглашаться. Он не любил принимать важные решения, не подумав. Сначала сомнение. Отчего вдруг Бригитт так старается? Дело затевает нешуточное. К чему это ей? Как там ни крути, а фон Шоуберг придворный поэт графа. Да и знакомец её старинный, близкий друг её госпожи и подруги, и вдруг на тебе – убейте его, господин.

– К чему вам это? – наконец спросил он.

– При доме вашем хочу быть полезна вам, и место при вас занимать достойное хочу, – твёрдо ответила женщина. Так твёрдо, что не каждый муж такую твёрдость имеет.

– Место достойное? – переспросил Волков. – Это место моей жены.

– Значит, второе достойное место, после вашей жены, – ничуть не смутилась Бригитт, – дайте мне список, что вы с монахом написали, я поеду в город всё куплю, на обратном пути завезу письмо вашей жены фон Шоубергу.

– Я ещё ничего не решил.

– И не нужно, раз думать хотите, так думайте, а письмо я всё равно должна отвезти. Давайте список и деньги. И пусть со мной кто-либо из ваших людей поедет для надёжности, – твёрдо говорила госпожа Ланге.

Да, сумма там выходила немалая, сопровождающий ей был нужен.

– Деньги дам, найдите Ёгана, путь вам четыре подводы выделит с мужиками, возьмёте монаха и Увальня. Езжайте в город, купите всё, потом заедете к графу, отдадите… – он запнулся даже, не смог выговорить этого имени, – отдадите этому господину письмо. Дождётесь ответа, ответ прежде мне покажете, жене сразу не отдавайте. А уже потом я решу, как быть дальше.

Госпожа Ланге встала с лавки чуть подобрав юбки, церемонно сделала ему книксен и поклонилась, потом заговорщически огляделась, не видит ли её кто, и, пока монах смотрел в бумаги, быстро и не робея, словно она его жена, обняла за шею и поцеловала в висок. И пошла, улыбаясь, на двор.

Прибежал мальчишка, Максимилиан прозевал его, он к господину подбежал:

– Господин, поп вас зовёт.

– Это куда ещё он меня зовёт? – спрашивал Волков, в последний раз с братом Ипполитом проверяя список того, что надобно купить в новый дом.

– Поп на похороны зовёт.

– На похороны?

Теперь и брат Ипполит смотрел на мальчишку.

– А что, хоронят его уже? – спросила Мария, прекратив хлопотать у очага. Кажется, даже как-то с испугом.

Никогда она не лезла в разговоры господина, а тут вон – вставила своё.

– Так кого хоронят-то?

– Да как же, – закричал мальчишка, – святого человека хоронят, отшельника! Невинноубиенного, которого адский зверь погрыз.