– У нас и так их целых четыре.

Алевтина Васильевна смерила меня взглядом. Я улыбнулся: «Ну, что пялишься? Не таких обламывал!»

– Знакомьтесь. – Директор разрядил обстановку, как говорится – вынес мяч в аут. – Это Павел.

– Платон, – совсем не обижаясь, поправил я.

– Да, Платон, а это… – Он робко указал на обезображенную недовольством хабалку: – Наш художественный руководитель – Алевтина Васильевна.

– Очень приятно, – не двигаясь с места, покривилась она.

Все с ней понятно… Напиши я роман про все это наше дело, такую героиню, как Алевтина Васильевна, критики сразу же окрестили бы одноплановой, примитивной, однообразной, «персонаж без развития», не сложно структурированный образ художественной литературы, а просто типичный злодей какой-нибудь трешевой комедии. Ну и пусть, хоть убейте. Но не всем же суждено метаться между добром и злом, многие из нас давно уже свой выбор сделали, ни на секунду не усомнившись в своей правоте.

– Пьесу вечером вышлю. – Я беспрерывно чиркаю зажигалкой, выходим из служебного входа, за небольшой парковкой начинаются сосны. Несколько тропинок уводят в разные стороны.

– Не нравится мне этот танцопляс. – Серега, прикрывая зажигалку от легкого ветерка, подносит огонек к сигарете.

Удаляемся по левой тропинке в хвойную тишину.

– Кто?

– Да этот, Микки-Маус.

– Мне тоже. Но ты других не видел. – Перед моими глазами всплывает лицо Алевтины Васильевны.

– Кого?

– Увидишь и поймешь.

На адреналине грядущих свершений берем в маленьком магазинчике по две бутылки «Пикура», забираемся в сосновую глушь. Располагаемся на толстоствольном упавшем дереве, окруженном внушительной и шумящей жизнью листвой.

– Свиньи. – Серега пинает пластиковый стаканчик.

Живописный пейзаж заповедного тракторного района портят пластик и недоеденные упаковки от печеночного паштета.

– Год экологии, блядь, – на удивление для себя, завожусь. – Какой, нахер, год экологии? Какой, нахер, театрализованный проект? Тут мусор за собой убрать под боком не могут!

– Смерть мусору. – Серега достает из многочисленных карманов своей жилетки (такую я называю – на все случаи жизни) бутылку пива, открывает ее зажигалкой… протягивает мне, вынимает другую.

– Спасибо. – С еще не испарившимся потом от недавно дописанной пьесы, утомленный бессонницей и эмоциональной чередой встреч делаю заветный глоток; пиво приятно дурманит… Осушаю бутылку чуть ли не разом.

– Что с пьесой?

– Говорю же, вечером вышлю.

– Хорошо… Сколько хоть в твоей пьесе актеров?

– Пять.

– Нормально…

– Ну, вот, – оглядываю наш отъединенный от внешней жизни уголок, – кабинет у нашего театра уже есть.

– Вот здесь, – Серега привстает, показывает на одну часть шершавого дерева, – кресло худрука, а здесь, – хлопает ладонью по другой стороне, – твое – директорское.

– Как тебя по отчеству?

– Макарович.

– Итак, Сергей Макарович, не соизволите ли угостить директора театра сигареткой?

– А тебя?

– Сергеевич.

– Хорошо, Платон Сергеевич. – Серега достает из очередного кармана пачку, бьет по ней. – Надеюсь, вы такие курите. А то, я понимаю, вам же, директору большого и перспективного театра, всякую дрянь вдыхать статус не позволяет.

– Спасибо. – Вынимаю выдвинутую сигарету.

– Не обессудьте, Платон Сергеевич, какие есть.

– А знаете что, Сергей Макарович, художественный руководитель большого и перспективного театра.

– Что?

– А не пошли бы вы нахер.

Настроение поднимается, а жизнь налаживается. Наш вероломный прорыв в городскую культуру, думается мне, уже достоин уважения. Хотя сдалось нам чье-либо уважение! Кто нас зауважает – наши театралы? Не думаю, они себя-то толком уважать не научились, не то что других.