Но Дэйв хотел лишь того, чтобы они с Генри двигались дальше.

Поэтому он согласился, попросив только, чтобы автобусная компания сверху покрыла расходы на похороны Джека. На этом дело закрылось, и Дэйв чувствовал бы себя победителем, если бы его младший брат не погиб, а племянник не дышал через трубку, в то время как мозг попал в паутину глубокого бессознательного состояния.

«Нет, дело было нехорошее,– подумал Дэйв, наблюдая за теми же рисунками на мониторах, что и три недели назад.– Но иногда хорошим людям приходится поступать плохо, верно?»

Дэйв посмотрел на свои руки. Пожалуй, хорошо, что Генри не очнулся до похорон отца. Ему не пришлось переживать допросы автобусной компании, которые наверняка поступили бы, будь он в сознании.

Да, хорошо… Хорошего было немало.

Включая тот факт, что у него с Мэри, несмотря ни на что, теперь будет свой ребенок. Мэри не была в восторге, да и до сих пор это не изменилось, но она смирилась. Какая-то ее часть все еще хотела родить своего малыша, но в глубине души она знала, что это почти невозможно. Дэйв был уверен, что она полюбит Генри как родного. Он же был его плотью и кровью. Его племянником, крестником, единственным сыном единственного брата, ныне покойного, сраженного горем и убитого депрессией.

Если бы только Дэйв мог это простить – простить брата за такой эгоистичный поступок. Простить за то, что тот – непостижимо – пытался убить и собственного ребенка. И тогда, возможно, однажды он сможет снова впустить в свое сердце какую-то любовь к Джеку. Но сейчас… Нет, не сейчас. Он видел тело мальчика. Был на месте аварии. Изучил фотографии, сделанные сразу после и незадолго до того, как скорая помощь и врачи героически спасли жизнь Генри. Он видел тело Джека – разорванное, изломанное – все еще прилипшее к решетке автобуса, как гигантский жук, осколки костей вылезали из кожи, конечности вывернулись, из-под автобуса ярдов десять тянулась длинная полоса крови, смешиваясь с черными следами от шин.

Это было одним из (многочисленных) доказательств против автобусной компании: следы торможения появились только спустя метров десять после места столкновения. Прошло почти три секунды. Один этот факт заставил Дэйва задуматься над трезвостью водителя, и его теорию подтвердила полиция Сан-Диего и поставила крест на судебном разбирательстве компании. Во время разговоров с юристами Дэйв сохранял хладнокровие и бесстрастность, считая пятна крови и куски плоти всего лишь мазками кисти художника, уликой, подлежащей анализу. Ведь если бы он позволил себе подумать, вспомнить, что красная полоса когда-то была его младшим братом Джеком, с которым он играл в бейсбол, десять лет спал вместе, стоял рядом, напряженный и счастливый, в день свадьбы… тогда он бы закричал. Закричал и выбежал из конференц-зала, дергая себя за волосы и вопя, плача от ужаса и печали. От трагедии.

Но фотографии Генри были намного хуже.

Тело Джека смягчило удар ровно настолько, чтобы Генри выжил, но не раньше, чем мальчика выбило из крошечных кроссовок, отбросило на двадцать футов, как камешек, который ударился о заднее ветровое стекло припаркованного BMW – маленькое тело безвольно покоилось на багажнике ярко-красной машины, одна нога вывернута под тревожным углом, а под головой – ужасная подушка из разбитого стекла.

Только за это он не мог простить своего брата. Воспоминание о теле мальчика вырвало прощение из сердца. Осознание поступка Джека ужасно ранило, не давало спать по ночам и лишало аппетита. Простить любимого – значит исцелиться, но Дэйв боялся, что его раны никогда не затянутся, что ему всю жизнь придется жить с болью, сожалением и гневом.