«Будет жарко»,– подумал он.

А потом перестал думать и поехал в лес.

Генри летит.

Мчится по воздуху.

А воздух полон цветов.

Его конечности связаны и бессильны, плотно прижаты к туловищу, а тело со свистом, словно снаряд, проносится сквозь длинные, извивающиеся нити ярких цветов, по консистенции напоминающие дым. Ему страшно. Он знает, что конец близок, скоро его полет будет грубо и резко прерван лобовым стеклом припаркованной машины, которое разобьет ему голову, прольет кровь и переломает кости.

И тогда краски проникнут в меня. Они проскользнут через мою разбитую голову, как угри, рьяные и голодные. Все цвета мира просочатся в мой разум, и когда я открою глаза, я увижу то, что видят они, увижу цвета, которые волнуют людей, вибрации, которые говорят мне о чем-то, показывают мне мысли, чувства.

Сначала я подумаю: Хватит.

Потом я подумаю: Еще.

Генри только сейчас осознает – когда воздух стремительно проносится мимо лица, а ярко окрашенные пряди тонкими жгутами касаются его щек и лба, прилипают к волосам, как пудра, цвета развеваются перед ним, как флаги,– что его глаза закрыты.

И вот, готовый стать частью реальности, он открывает их.

Реальность оказывается плоской и унылой; пустая, размытая белизна. Бесформенная. Там нет никаких ответов.

Поэтому Генри снова закрывает глаза и смотрит сознанием.

Он чувствует двух людей. Очень близко. Их цвета варьируются от светлых до темных, от ярко-красных до затемненно-синих. Страх. Тревога. Ненависть. Смущение. Жалость. Стыд.

– Эй, кажется, пацан очнулся.

Генри снова летит. Но цвета больше не растворяются вокруг него, они проникают в уши, рот, нос, глаза. Цвета захлестывают, и это причиняет боль, хочется закричать, но грубая рука крепко сжимает его предплечье; бицепс пронзает острая боль. Жгучая боль.

Он чувствует, как его тело врезается в машину. В сознании происходит взрыв, цвета ярко вспыхивают – словно они загорелись – и горят ярко-белым огнем.

За этим почти мгновенно следует полная тьма.

Настолько плотная, что он чувствует себя погребенным под ней.

Дэйв старается не паниковать.

Он постоянно проверяет спидометр, чтобы убедиться, что не превышает, как безумец. В этом нет нужды.

«Доберись до дома и все реши,– подумал он, когда выехал из офисной парковки.– Мэри преувеличивает, все хорошо. Это недоразумение. Генри просто не умеет общаться. Мы просто потом с ним все обсудим. Сядем и объясним, что надо обо всем говорить, чтобы мы не переживали.

Не паниковали».

– Поговорю с Генри нормально. Это просто часть процесса, ему нужно научится, вот и все,– сказал Дэйв вслух, когда съехал с шоссе на четырнадцатую дорогу, как делает каждый рабочий день.

Все нормально.

Это рутина.

– Не о чем переживать,– дополняет он свой предыдущий монолог, позволяя словам разноситься по салону автомобиля, успокаивая его, придавая энергии. У тревоги тоже есть ограничение скорости, и Дэйв во время движения проверяет все показатели – как на приборной панели, так и внутри себя. Чтобы все было под контролем.

Звонок Мэри в офис начался точно так же: спокойно.

Но пока она говорила – пока объясняла,– становилось все хуже, ее эмоции взяли контроль над двигателем, и к тому времени, когда он повесил трубку, она была в истерике; именно Дэйву нужно было держать себя в узде. Не позволять эмоциям взять верх над машиной разума.

– Позвонили из школы, Генри пропал,– сказала Мэри. Ее голос звучал спокойно, но с оттенком истерики.

– В смысле пропал? Когда? – спросил Дэйв, не понимая собственных вопросов, но не в состоянии придумать что-то еще.

– Они не знают,– ответил Мэри, начиная нервничать.– Он так и не пришел на второй урок. И его