Дитя леса Мария Аксенова

Книга не пропагандирует употребление алкоголя и табака. Употребление алкоголя и табака вредит вашему здоровью.

Все права защищены. Никакая часть данной книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме без письменного разрешения владельцев авторских прав.

© Аксенова М., 2025

© Оформление. ООО «МИФ», 2025

Полотно бескрайней тайги по лямке горизонта; исчезающий дальневосточный тигр; китайские мигранты, привившие и выстроившие нескончаемые ряды, а то и районы своих рынков; опасные и коварные реки, грозящие непобедимыми течениями и вторым дном, но славящиеся камбалой, осетром, семгой и жирными лососевыми; морские силы, именуемые ныне Тихоокеанским флотом; космодром Восточный – первый гражданский космодром РФ; Транссиб, протянувшийся символом путешествий; Зейская ГЭС, поражающая своей мощью; степи, предгорья, мысы, вулканы, островки, болота, речушки, города и села – о Дальнем Востоке не напишешь в одном предложении, да и в целой книге, казалось, не уместишь всех его заслуг и богатств.

Но мне выпала удача родиться и прожить на амурских землях 28 лет, впитать, взрастить в себе дух вольного края, созидать его, понять, услышать. Моя история о сильных людях Амурской области – сродни суровым дальневосточным морозам. Их крепкий дух, трудолюбие, честность и самоотверженность вперемешку с широкой душой – мое вдохновение по сей день.

Роман, который вы держите в руках, посвящен Амурской области, Серышевскому району, его привольным живописным землям, пролегающим в междуречье Томи и Зеи. Мои герои – жители маленького села, о котором еще никто нигде не писал, скромно живущие простые люди, как говорится, топчущие свою землю, о чем тут поведаешь? А мне есть что о них сказать. Их характеры, их судьбы, их мироощущение и порой вера в чудеса – уже великое.

Маленькие села – неизвестные, забытые Богом и оторванные от мира – противоречиво, но точно, одновременно хрупкий и могучий мир. Я никогда не думала, что напишу, смогу написать о родном селе. С ранних лет увлеченная поэзией, которая и выливалась из вдохновения амурскими просторами, я день и ночь писала стихи, не выпускала из рук карандаша и тетради, сидя на уроках, стоя на автобусной остановке, в любую свободную от дел минуту дома. Мерила жизнь рифмами и была уверена, что в этом моя судьба. Однажды я написала рассказ – это было мимолетное воспоминание из детства, о доме прадедушки, о пути к нему. Я хотела бы больше написать и о самом прадеде, но его образ и день, описанный в рассказе, сразу же перечеркнули задуманное, сюжет вильнул и понесся своей дорожкой. Видимо, некоторые истории имеют собственные особенные судьбы, раз пишутся вкривь и вкось с основной задумкой. Рассказ пролежал несколько месяцев, и однажды ночью я вспомнила о нем – и больше не смогла уснуть, долгие недели не могла. Мне хотелось рассказать, расписать – больше всего я думала о красоте лесов и сопок, но вновь, вопреки моим ожиданиям, судьбы людей вплетались в строки, как тяжелые приклонившиеся ветви кустарников переплетаются с высокими колосьями трав. Роман написался, родился, вырос из моих воспоминаний. Каким-то чудом я случайно узнала о конкурсе Ассоциации союзов писателей и издателей России совместно с издательством «МИФ» и в последний день отправила рукопись. Отправила и забыла. Трудно было поверить и справиться с эмоциями, когда пришел ответ о победе. Дальше состоялась поездка в литературную резиденцию в город Омск, где на встречах с читателями я рассказывала о своей идее и о проблеме, про которую написала.

О судьбах людей и природе Дальнего Востока я непременно напишу еще. Край, богатый красотой и историями, уже диктует мне новые подсказки, а пока я горячо радуюсь, что книга воплотилась и открылась именно тебе, дорогой читатель…

Вы когда-нибудь задумывались, из чего состоит ваше внутреннее «я»? Что наполняет вас, создает красивое и цельное полотно мыслей, красок и интонаций души, противоречит тонким, еле уловимым мотивам прошлого, хотя продолжает вплетать их в осознанные и размеренные голоса настоящего?

Одинокий взрослый предчувствует и осязает эту палитру сильнее. Тонет в ней. Предвосхищает сладость посреди мощи трагедий и незалечимых эмоций. Одинокий ребенок проживает сплоченные партитуры этого оркестра с настежь открытой душой, не зная, не ведая мощи, пользы или вреда этого опыта, впуская все, оставляя решение остаться или забыться навек за моментами самих реалий.

Я состою из воспоминаний. Из тех глубинных, что откуда-то из детства тянутся тонкими ниточками, переплетаясь, перестукиваясь, пронося свой звон и вибрации сквозь время. Порой впиваясь и оставляя тонкие ранки. Порой возвращая к чему-то, к каким-то чувствам и мыслям, которые, разливаясь теплом в груди, несут спокойствие и счастье.

Я помню запахи, звуки. Навсегда засели в памяти голоса, походки, взгляды. Веер маленьких бугристых морщинок, которые собирались в уголках глаз, когда улыбался прадедушка. Теплый тихий перестук бабиных бус на широкой ее груди. Шорох колючей кофты с нитками-блестками и звонкое цоканье железных набоек на низеньких каблучках ее сношенных морщинистых туфель, больше похожих на бежевые затертые чайники. Вкус теплого парного молока с горячей хрусткой коркой испеченного бабой хлеба или сочный аромат зеленого дудчатого лука, который она ловко шинковала на пироги.

Помню, как пахло прохладой раннее утро, когда солнце лениво начинало выглядывать из-за плотной шапки тумана. Мутные сгустки его лежали неровно, сбивчиво, кучкуясь в ямах. Пейзаж на заре напоминал затишье после странной игры, в момент которой разорвали пуховую подушку и раскидали по селу отсыревшее ее туманное нутро: щепоть над озером; малость на подъеме в сопку, небрежно укрыв кривые корни деревьев; щедрой и плотной пеленой у края болота; спрятав проходимые тропы в низине, где спят тревожно дырявые заборы чьих-то огородов, и уронив слипшиеся комья на мягком разнотравье широкого луга.

Каждым таким утром, ровно в пять часов, если не запаздывал поезд, мы с бабушкой спускались с подножки темно-зеленого вагона на холодный безлюдный перрон. Воздух был тяжелым и невкусным, оседал во рту металлической взвесью, царапал веки. И, будто запоздавшего гостя, меня расхватывали на куски все составляющие этого места: ароматы дыма, мазута и сырых шпал, звенящие и гудящие звуки тепловозов, что проносились мимо, и монотонная неразборчивая мелодия, которая, как из дырявой кастрюли, хлюпала кусками из радиорупора, висевшего на столбе.

От вокзала наш путь продолжался по узким поселковым улочкам. Местами они заросли полынью и рябыми ветками репейника; скользкие кочки, сбившиеся в изгибах троп, напоминали лысые верблюжьи горбы, а грязные лужи, что скапливались маленькими озерами, манили неуемную детскую натуру суетливо искать в траве сломанную ветку, чтобы трогать и передвигать разноцветные пленочки бензина, лежащие поверх мутной водяной глади, словно они являлись чем-то волшебным.

По пути я рассматривала безмолвные дома, изучала их унылые, бедные дворики, всякую гнилую дощечку, неловко выглядывающий кривой ржавый гвоздь, расщелины и остатки выцветшей на солнцепеке краски всех этих убогих, покосившихся заборов. Утреннее солнце начинало светить все ярче, небо прояснялось. Первые птицы суетились и хвастались, что узнали и почувствовали новости раньше остальных.

Когда нас уже встречал деревянный дом, ухоженный и широкий, словно буханка домашнего хлеба, развалившаяся по противню от печного жара, воздух вокруг становился каким-то особенным. Дом успевал к этому часу обогреться и просохнуть в жгучих лучах. Дышал теплом и покоем. Встречал. Жил.

Крыльцо из тонких деревянных дощечек местами было еще влажным, мягким и пахло явно и насыщенно, словно свежий древесный сруб после дождя. Старая тяжелая дверь на веранде с огромной округлой ручкой приветствовала нас своим тягучим скрипом, похожим на кряхтящий кашель жалкой больной дворняги. В маленькое окошко в главной комнате нагло стучались ветки разросшейся малины из палисадника, ломились, толкали пыльные стекла, пытались пробиться в комнату. Кустарники заслоняли дневной свет, из-за их густоты в окно было видно разве что кудрявые заросли сладких ягод, что пробивались ко взору домочадцев, тянули веточки, зазывали, манили, хитро влекли протянуть руку и рвать малину через пыльные узкие окошки.

Главное – не уколоться и не оцарапать руку: малина у прадеда Вани с характером. Такие шипы, должно быть, у напитанных ядом диких кустов водятся в сказках: дотронешься, уколешь палец – и уснешь на веки вечные. Помню, однажды мы с бабой пробирались по краешку палисадника, между кирпичной завалинкой и колючей малиной, чтобы постучать в окно, потому что двери были заперты. Баба решила, что деда Ваня спит. Она неодобрительно поворчала на его ослабевший к старости слух, и мы полезли через колючие кусты, как самые настоящие воры, правда, не грабить, а разбудить. Баба шла впереди, и тугая ветка, отведенная ее широкой талией, вырвалась и больно хлестнула меня по лицу. Хлестнула с размаху, расцарапав в кровь острыми иглами лоб, щеки и ухо. Ох и выдала мне баба за мою бестолковость! Ох и ревела я тогда!