Дитя гнева: Путь Стража Алексей Ремез

© Алексей Ремез, 2024

ISBN 978-5-0062-1812-3

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Он был рождён во Франции в самом начале XVI века, а именно в 1501 году, и первым, что увидел новорождённый, были обитые соломой деревянные стены хлева и смотрящие на него козы. Только что родившегося мальчика держал на руках известный всему городку пьяница Блез с обвисшим пропитым лицом, покрытым небрежной щетиной и гноящимися язвами. Одним своим видом он создавал о себе впечатление мерзкого и гниющего как снаружи, так и внутри человека. Именно он, а не родная мать, стал первым человеком, которого малыш увидел в своей жизни. Лишь после перерезания Блезом пуповины он оказался на руках у своей матери, сестры Блеза по имени Жаклин, чьи тусклые заплаканные глаза, наполненные любовью и нежностью, он запомнил навсегда. Она-то и дала ему имя, что станет известным даже в самом крайнем уголке этого мира, которое будут произносить со страхом и придыханием, и которое будут помнить до самого конца времён – Самюэль.

– Чего-то он какой-то бледный, – пристально взглянул на младенца пьяница. – Может, хворый?

– Какая разница? Он – мой сын. Остальное для меня не важно.

– Ну, не знаю. Как по мне, долго не проживёт. А даже если и проживёт, то толку от него будет мало. Видывал я таких хиленьких. Без помощи ни вякнуть, ни охнуть не могут. Вот тебе мой братский совет, как человека бывалого и повидавшего куда больше твоего: не возись ты с ним. Брось на улице. Авось, кому-то будет до него дело.

– Закрой рот, Блез! Даже думать об этом не смей!

– А что? У нас и так забот хватает. Денег нет, поесть нечего, одежда вон вся в тряпьё изорвана, да что уж там, даже поспать негде. А ежели ещё и с ним будем возиться, так и вовсе загнёмся. То ли от голода, то ли от холода. Он нам только обузой станет.

– Я сказала замолчи! Скотина такая! Ради лишней бутылки готов моего сына на улицу выкинуть!

– Лишней бутылки?! Я за нас… за тебя боюсь! Думаешь, я не хочу, чтобы моя сестра жила тихо-мирно, чтобы у неё был кров да еда?!

– Будь это так, ты бы работал, зарабатывал деньги и тратил на те самые еду и кров, а не на пиво, без которого жить не можешь!

– А сама-то чем лучше? Не знал, что клянчить деньги у каждого встречного – это работа.

– Я хотя бы пыталась найти работу, пыталась заработать хоть какие-то гроши. Не забывай, у кого ты выпрашивал на кружечку пива всё это время. Да у меня с младенцем на руках шансов выжить куда больше, чем с таким пьянчугой, как ты!

Несколько секунд Блез смотрел на Жаклин, не говоря ни слова и не шевелясь. Вдруг лицо его перекосилось в уродливую, жуткую гримасу.

– А ну-ка дай сюда этого засранца! – с рёвом накинулся он на сестру.

Жаклин закрыла Самюэля собой и, зовя на помощь, стала ногами отбиваться от брата. Тот в свою очередь продолжал пытаться вырвать у неё из рук Самюэля, нанося ей удары по лицу и спине. Малыш начал кричать. В какой-то момент Жаклин изо всей своей силы ударила Блеза в живот, от чего тот упал на колени, скорчившись и взвыв от боли.

– Ах ты, сука неблагодарная! – сквозь боль выдавил Блез. – После всех этих лет! Родного брата…

– Пошёл вон, скотина драная! – рявкнула Жаклин во весь голос.

– Тварь! Как пожелаешь! Возись с ним сама! Вот увидишь, этот выродок тебя в могилу сведёт!

– Я сказала вон!

С трудом Блез поднялся на ноги и, шатаясь из стороны сторону, вышел из хлева. Жаклин склонила голову к младенцу и принялась его успокаивать. «Не бойся, мой маленький. Я никому тебя не отдам», – шептала она Самюэлю. Материнские инстинкты полностью захватили Жаклин, и сейчас в этом мире не существовало ничего, кроме её малыша.

Шло время. С самого своего рождения Самюэль был изгоем и было ясно, что он не получит признания в обществе, ибо оказался альбиносом. В городке, названия которого он даже не запомнил, мальчика считали проклятым, а его мать – ведьмой. И пускай пара-тройка людей просила Господа Бога простить грехи матери и дитю её, сути дела это не меняло – их боялись.

Из-за неимения собственной крыши над головой Жаклин с Самюэлем скиталась по городу в поисках приюта. Скитания эти влияли на малыша не самым лучшим образом. Тесные каменные улочки, которыми был испещрён почти весь город и на которые еле-еле пробивался солнечный свет, и царивший на них адский смрад, а также суета и шум народа, что порой не мог протолкнуться на этих до ужаса узких улицах, с младенчества внушали Самюэлю мысли, что мир вокруг страшен и неприветлив. Лишь на главной площади города чувство страха и тревоги отступало от малыша. Пожалуй, то было единственное место во всём городе, где было по-настоящему светло и где можно было почувствовать себя свободно хоть чуть-чуть, благодаря чему именно на площади Самюэль ощущал себя спокойнее всего. Но находиться там подолгу Жаклин со своим младенцем, увы, не могла.

Есть матери и сыну приходилось то, что найдут. Бывало, что прохожие подкидывали им немного еды, однако на двоих её было недостаточно, а потому Жаклин нередко отдавала Самюэлю почти всю еду, что им доставалась. Мучаясь от голодных болей в животе, она, тем не менее, была счастлива, ведь её сын получал хоть какую-то пищу и не страдал так, как она.

Кроме бесконечных скитаний по городу, Жаклин вместе с другими бедняками занималась побирательством. Часто они вместе со своими товарищами по несчастью собирались около церквей и домов богатых горожан, выпрашивая у них деньги и еду. Дабы никто ничего не заподозрил, Жаклин обматывала голову Самюэля так, чтобы его волосы не были видны другим, благодаря чему ей удавалось спокойно бродить в толпе нищих. Более того, ребёнок был только на руку беднякам, ведь так было куда проще разжалобить прохожих. Благодаря этой хитрости, у них получалось собирать немного больше денег, чем обычно, что обеспечивало Жаклин и её сына лишним куском хлеба. Ночевать Самюэлю с матерью приходилось либо на улице, либо в заброшенном каменном доме, стоявшем за городом, либо в хлевах, в которые они пробирались тайком. В одном из таких хлевов Жаклин соорудила ему куклу из соломы. Мальчик настолько привязался к ней, что практически не выпускал из рук и даже спустя годы хранил её как память о матери.

Три долгих года продолжались эти скитания. Но однажды им улыбнулась удача. Один из горожан всё же позволил им жить у себя в чулане, но в обмен на это мать Самюэля должна была выполнять всю грязную работу по дому. Разумеется, Жаклин согласилась. У матери с сыном появились кров и еда, однако Жаклин приходилось работать на износ. Она выполняла абсолютно всю работу по дому, начиная с мытья посуды и заканчивая колкой дров. За плохо выполненную, по мнению хозяина, работу её всегда ждало наказание, и нередко это происходило на глазах Самюэля. Наблюдая за тем, как разъярённый хозяин дома, брызжа слюнями, бранил и бил его мать до синяков, Самюэль будто бы чувствовал её боль на самом себе, будто бы всё это происходило с ним, а не с Жаклин. И каждый раз он хотел броситься на защиту своей мамы, самого дорогого, что у него было. Но что он, маленький, хилый мальчишка, мог сделать здоровому, упитанному мужику, у которого кулак был с голову мальчика. Со временем жестокость и ярость хозяина Самюэль стал воспринимать как нечто обыденное, как что-то, что есть у каждого и чем все пользуются каждый день. Пока Жаклин работала, мальчик большую часть времени сидел в чулане, откуда его старались не выпускать, ибо побаивались его бледной кожи и белых, словно снег, волос, и играл соломенной куклой, которую ему подарила мать. Порой он наблюдал за тем, как Жаклин моет полы и посуду и убирает дом, и пытался помогать ей всем, чем только может. Она же, желая обеспечить сыну еду и крышу над головой, работала не покладая рук.

Так Жаклин и Самюэль прожили около года и прожили бы ещё больше, если бы в один день Жаклин не заработала себе лихорадку, от которой она умерла спустя неделю мучений. Пускай Самюэль и знал, что такое смерть, он никак не мог подумать, что она сможет настигнуть его маму. В тот день маленький Самюэль простоял над холодным телом Жаклин до самой ночи, думая, что она крепко спит, ожидая момента, когда его мама проснётся. Разумеется, этого не произошло. Поняв, что он больше не сможет быть вместе со своей мамой, всё внутри Самюэля вмиг опустело. Единственного человека, который искренне любил его, дарил ласку, кормил его и оберегал, не стало. Умерла та, кто с самого его рождения сопровождала Самюэля в этом сером, грязном мирке, заполненном страшными и злобными людьми, кричавшими на него и желавшими его смерти, хотя сам Самюэль даже не понимал, что такого он им сделал. Он остался один. Один среди всех тех «страшил», от которых его защищала Жаклин. Теперь он должен вступить в этот мир один, сам, без чьей либо помощи. Но сам по себе Самюэль ещё никогда не был. Страх перед людьми и миром, где за себя только ты сам, целиком захватил Самюэля.

Хозяину дома ребёнок, которого все вокруг считали проклятым, был ни к чему. Он отвёл маленького Самюэля в единственный в городе приют. Мальчика приняли, однако из-за цвета его волос поселили на чердаке и особо с ним не церемонились.

Жизнь Самюэля превратилась в ад, к которому надо было приспосабливаться, и очень быстро. К другим детям его не пускали, а из еды давали лишь остатки. Из-за одиночества, Самюэль начал мастерить себе соломенных кукол, похожих на ту, что досталась ему от матери, которые становились для него друзьями. С этими куклами он делился своими чувствами, страхами и переживаниями. Пусть они не могли ему ответить, зато всегда могли выслушать, а большего мальчику и не надо было. Больше поделиться своими чувствами Самюэлю было не с кем. В приюте всем было настолько плевать на мальчика, что никто даже не замечал, когда он сбегал оттуда, чтобы добыть себе еды. Для Самюэля приют стал лишь местом для ночлега. Всё остальное время он скитался по улицам в поисках пропитания. Самюэль приспосабливался к новым условиям довольно быстро, что было ему только на руку. В отличие ото всех остальных детей, он начал взрослеть гораздо раньше. Самюэль очень быстро понял главное правило выживания: «Если хочешь жить, то используй для этого любые средства». Однако же, смиренность и доброта матери, которая осталась где-то глубоко в душе Самюэля, не позволяли ему использовать силу, чтобы получить желаемое. Потому следовал Самюэль этому правилу лишь отчасти. Мальчик ел остатки, выбрасываемые на улицу, попрошайничал и воровал еду. Особенно часто Самюэль ошивался около церкви, где шанс того, что его покормят, был больше, чем в любом другом месте. Но, хоть прихожане вместе со священником иногда и кормили Самюэля, в саму церковь его не пускали. Да и вообще, единственная причина, почему его не казнили, как порождение ведьмы, была в том, что он был ещё слишком мал. И то, случаи, когда Самюэля кормили, можно было назвать счастливой случайностью. Практически все люди сторонились его, а иногда даже били за то, что он обращался к ним. Дети тоже перенимали это отвращение от взрослых. Девочки убегали прочь, лишь завидев Самюэля, а мальчики – насмехались над ним. Порою в темноте чердака мальчику мерещились люди, желавшие расправиться с ним. Однако Самюэль не кричал и не звал воспитателей на помощь. Он знал, что это бесполезно, и никто к нему не придёт. А потому ему оставалось лишь сидеть завёрнутым в тряпьё в углу чердака, дрожа от страха и боясь пошевелиться.