Складывалась на редкость парадоксальная ситуация: популярность Мондрус у слушателей создавалась не благодаря, а скорее вопреки властям. Людям нравятся ее песни о простых человеческих чувствах, а чиновники Минкульта настойчиво рекомендуют ей «гражданскую тематику». «Душенька, ну что вы о любви да о любви. Включите в репертуар что-нибудь патриотическое, – советовал ей один опытный администратор, – подготовьте, к примеру, «Песни военных лет». Там (он поднял палец вверх) это оценят. Глядишь, и звание получите»… Конечно, иногда приходилось идти на компромисс: например, записывать патриотические опусы (от этого, кстати, зависело вступление ее мужа Эгила Шварца в Союз композиторов). Но вместе с осознанием всенародной признательности росло в ней и сопротивление той эстетике «лучезарной жизни», которая внедрялась на советской эстраде. Последней каплей, переполнившей чашу терпения, стала история с диском-гигантом, который зарубил на худсовете один композитор-классик. Ему пришелся не по вкусу «пессимизм» песни «Листопад».
«Мы решили – надо уезжать»
Время было такое, что в тюрьму никого не сажали, а дорогу на сцену закрывали потихонечку, чтобы никто не понял, почему.
«У меня всегда были аншлаги. Куда бы я ни поехала, билеты за пару часов продавались, и вдруг в “Москонцерте” мне заявляют: ты будешь петь только одно отделение, а второе будет петь какой-нибудь Тютькин. Кто такой? Откуда? Никто не знает, билеты на него никто не покупает. Но он поет вместе со мной. А потом меня и вовсе перестали куда-либо приглашать. Наверно, мне было бы легче жить, если бы я прибегала к помощи могущественных друзей, генералов. Это было в порядке вещей, что женщина переходила от одного мужчины к другому, который мог дать ей больше. А мне, кроме Эгила, никого не нужно. Я как вышла за него замуж 47 лет назад, так и по сей день с ним. <…> Пытались разобраться, в чем дело. Нам отвечали: кто-то наверху вам вредит, а кто – разбирайтесь сами. Но мы были гордыми людьми, и нам разбираться ни с чем не хотелось. Да и разобраться было невозможно. Я готовила большую пластинку, но несколько песен запретили – мол, советскому человеку чужды эти ваши ностальгические настроения. <…> Мы решили, что хватит воевать с ветряными мельницами – надо уезжать. К тому времени мы уже объездили всю страну вдоль и поперек и подумали, что даже если на Западе я не буду такой популярной, то это не страшно. Буду чем-то другим заниматься. Мне ведь было всего 29 лет», – говорит певица.
Лариса Мондрус и Эгил Шварц решают уехать из страны. В 1973 году они подают документы в ОВИР и, получив разрешение на выезд «в Израиль», покидают СССР4. После этого из советского эфира исчезли либо были перезаписаны другими артистами песни «предательницы Родины» (к примеру, известная в то время песня «Для тех, кто ждет» была перезаписана Софией Ротару, причем первоначальный вариант был в той же аранжировке и тональности, что и у Мондрус). Размагничиваются и изымаются из фондов ее записи; в советской прессе появились заметки о том, что Лариса Мондрус якобы «попросилась назад в СССР», но, получив отказ в советском посольстве, «покончила жизнь самоубийством».
Лариса Мондрус. Первые годы эмиграции
За день до отъезда Муслим Магомаев пригласил в ресторан, не побоялся, хотя сам никогда не собирался уезжать. Прощаясь, сказал: «Лариса, мы с тобой всегда были друзьями, как бы ни сложилась жизнь, где бы ты ни оказалась, не забывай об этом». И подарил свою пластинку, которая только что вышла. Когда уже в Мюнхене Лариса разбирала вещи, обнаружила на обратной стороне конверта адрес и телефон Муслима. «Я ими никогда не воспользовалась. Боялась, что если начну переписываться, навлеку на него неприятности. Но это был трогательный и очень мужской поступок».