Новизна, почетный статус, внимание прихожан и отеческая забота «старших товарищей» в сочетании с высоким для 20-летнего артиста жалованьем значили немало. Теперь он мог позволить себе не только принимать независимые решения, но и ездить в Рим для встреч с учителем – Беньямино Джильи, с которым удалось познакомиться благодаря протекции Тито Скипа. Но череда разочарований была не за горами. Вскоре выяснилось, что любое предполагаемое выступление кантора за пределами синагоги должно выноситься на обсуждение правления и получать его одобрение путем голосования. Это означало, что о светских концертах артист может забыть. К гетоизированной атмосфере и культурному вакууму добавилось непомерное давление со стороны руководителей синагоги, которые вознамерились любой ценой женить своего кантора. Но достигли, как это часто случается в жизни, противоположного результата. Рыцарь, бросив доспехи, бежал с поля боя. Прервав выгодный контракт, кантор в спешном порядке пересек Ла-Манш. Позади остались манчестерский смог, добропорядочные немузыкальные прихожане и обманутая невеста.

Манчестерский опыт Александровича как бы расставил все по своим местам в душе молодого артиста. Представления о свободе в творчестве начали принимать физические формы с четкой границей между конформизмом и компромиссом. Гармонизировать эти формы в значительной мере помог новый пост оберкантора в хоральной синагоге Каунаса.

Здесь, невзирая на недовольство ортодоксального истеблишмента, певцу не запрещают не только выступления за пределами синагоги, но и позволяют организацию светских концертов внутри самой синагоги. Эти концерты регулярно посещают солисты Литовской оперы. Они же приглашают Александровича участвовать в своих постановках (Ленский в «Евгении Онегине», Альмавива в «Севильском цирюльнике»). К этому же периоду относится и смелая попытка певца, мечтающего о синтезе еврейской и европейской музыкальных традиций, создать оперную сцену на идише. В мае 1938 года печать сообщила о первой постановке «Риголетто» на идише, где молодой кантор исполнил партию Герцога. Чуть поздней Александрович включит в репертуар арию Надира из «Искателей жемчуга» Бизе и Ленского на иврите.

Кто знает, может, идея увенчалась бы успехом, если бы не коллапс Европы и захват Литвы Советским Союзом. С этого момента с канторством было покончено. Даже синагогальный хор был распущен, а мальчики-хористы стали пионерами. Теперь, встречая на улице кантора, они с ним не здоровались.

За свою длинную жизнь Александрович сменил пять гражданств и 9 стран проживания. Он свободно говорил на шести языках, а пел на двух дюжинах, включая ладино. («Когда я пел по-грузински, я не всегда был уверен, что пою не по-армянски», – иронизировал артист). Став в 1940 году советским гражданином, певец впервые столкнулся с проблемой: что петь и для кого петь? И эту проблему решила за него жизнь. По трагическому стечению обстоятельств, он вышел из поезда на перрон московского вокзала утром 22 июня 1941 года. Улицы Москвы еще не были увешаны афишами с его именем. Они пестрели нескромными идеологическими лозунгами и транспарантами с их нелепыми напоминаниями о несокрушимости и могуществе на фоне всеобщей подавленности и смятения. В филармонии он получил предписание отправляться в Тбилиси для обслуживания войск Закавказского фронта. По дороге судьба сведет его с 19-летней балериной, беженкой из Риги – Раей Левинсон. Вся ее семья – 19 человек – не вернется из гетто. Та же судьба уготована и для старшего брата Александровича с семьей. Они с Раей поженятся и не расстанутся до самой смерти. Таким образом первыми слушателями свежеиспеченного советского тенора стали бойцы, защитники Кавказского хребта и раненые в военных госпиталях. Таких концертов только за первые полтора года войны Александрович дал более шестисот в непосредственной близости от огневых позиций, стоя под открытым небом на ледяной земле. В 1944 году командующий Закавказским фронтом генерал армии И. В. Тюленев лично представит певца к награде медалью «За оборону Кавказа». Поздней ему вручат также медаль «За оборону Ленинграда».