Так что я решил, не дожидаясь ночи, навестить седого прохвоста, за которым имелся должок. Пусть проведет меня катакомбами за стену.

С такими мыслями я помотал башкой, пытаясь прогнать остатки дремоты. Не помогло. Все еще клонило в сон. Так что пришлось окунуть башку в таз с холодной водой, что стоял еще с вечера рядом с окном. Та оказалась ледяной настолько, что даже мысли скукожились. Зато в голове прояснилось и давить подушку больше не тянуло, и я начал собираться.

Без суеты, но и не мешкая сложил в две переметные сумы все самое необходимое. Верный ритуальный нож засунул в левое голенище, кинжал – в правое. Вокруг одного запястья обернул ленту с метательными звездами. На втором – ремень с капсулами. Одернул рукава, прикрывая манжетами мои «браслеты».

Нахлобучил шляпу так, чтобы тень от полей скрывала лицо, накинул плащ и вышел вон, притворив дверь. Что-то мне подсказывало, что сюда я больше не вернусь.

Уходить было привычно. Сколько раз я оставлял так за собой все. Сначала с мастером. Так чернокнижник себя называл. А я, собственно, был его подмастерьем. Хотя чаще – приманкой для нечисти.

Колдун подобрал меня на улице, когда я сбежал из приюта, где сироты выживали скорее не благодаря, а вопреки: скудные пайки, вечно сырые, темные и мерзлые комнатушки, рванина и старое тряпье из пожертвований и работа наравне со взрослыми.

По мнению попечителя, только упорным трудом воспитанники богадельни могли искупить свой главный грех – появление на свет в результате блуда. Ведь почти все тут были подкидышами. А детей, рожденных честными горожанами в законном браке, матери не бросали. Такова была логика главы приюта.

Так что я сызмальства сдирал руки до мяса в щелоке, стирая господские рубашки, и пальцы не раз обжигал об уголья утюга, драил полы, таскал дрова и корзины, надрывая пуп…

Занятий в приюте же почти не было: зачем тратить время на обучение грамоте тех, кто предназначен для черной работы? Хотя мой друг Одо (в то время я еще верил, что бывают друзья) умудрялся воровать из кабинета настоятеля книги и читал их по ночам. Приятель умел читать: его угораздило очутиться в приюте в восемь лет, когда родители погибли от черной гнили. Других родственников у Одо не было. А вот память о матушке, которая когда-то и научила его складывать буквы в слова, осталась. Именно поэтому друг с таким остервенением и вгрызался в строчки: чтобы не забыть мать и ее науку.

Но это было скорее исключением из правил. Большинство приютских до четырнадцати лет понятия не имели о грамоте. Лишь за два года до выпуска старших обучали основам, чтоб могли читать по слогам, считать до полусотни и ставить вместо крестика подпись. Для прислуги этого было достаточно.

А нас, малышню, только шпыняли. Но сбежал я не из-за этого. Во мне проснулся темный дар, которым я не умел управлять.

Для попечителя же страшнее блуда и двенадцати смертных пороков была лишь темная магия. К слову, он и светлую тоже не жаловал. Проще говоря, был исключительно толерантен и чародеев обеих мастей ненавидел одинаково. Узнай глава приюта о моем даре – нашел бы способ, как меня прикончить. На костре ли инквизиции или в застенках – это уж как получится. Но в том, что прикончит, я не сомневался. Настоятель был одержим борьбой с магиками. Поговаривают, что когда-то его семья погибла из-за какого-то волшебника, и теперь он был фанатично одержим местью.

Так что я не стал дожидаться вендетты и слинял. Не сказать, что на улице жилось многим лучше. Холода было столько же, драк – даже больше. Но и еды тоже. Благодаря дару, который подчинялся мне все лучше, добыть еду становилось все проще.