Что за бесцеремонность? Возмутительная ситуация. Во время съемок на улице, например, на меня смотрят тысячи глаз, и мне от этого как-то щекотно и ужасно приятно, и я отлично играю! Я – тот красавец, которого они хотят видеть… Которым хотят гордиться… Это невероятное чувство, и испытать его – все равно что взлететь на параплане над огромным городом с миллионами глаз-окон…

А она меня сбила. И разве скажешь «Уберите вон ту девицу», когда всем известно, что я самый несбиваемый из всех живущих актеров?.. Дурацкая, возмутительная ситуация.

«Не хочу думать о прошлом. И никто не заставит думать о нем. Как хорошо, что никто не заставит… Здесь никто обо мне не знает, кроме Аллы, да и она, наверное, уже забыла.

Мне девятнадцать лет. Они пришли так тихо… Мама забыла поздравить. Но это не страшно. Какая-то кривая дата… Я тоже о многом забываю. На меня обижаются, и что? А я не буду обижаться. По-моему, если человек сделал что-то не со зла, его обязательно надо простить. Иначе в следующий раз он сделает пакость специально. Да и обиды эти – ни к чему тебя не приведут, только мысли взбаламутят, как водицу в пруду…

Я не обижаюсь на маму.

Тем более она отпустила меня на работу в такую даль! То есть как отпустила… У нас не очень хорошо с деньгами в семье. И как-то я сказала об этом подруге, а ее двоюродная сестра – актриса – как раз искала расторопную помощницу – швею, стилиста и парикмахера в одном лице. И надо же было совпасть всему этому во мне! Актриса не обратила внимания на отсутствие у меня какого бы то ни было образования – уж такие у меня оказались хорошие рекомендации! – и вот я с ней. С Аллой.

Конечно, подруга растрещала ей не только о моих способностях… Но я надеюсь, что Алла о том другом позабыла. Она же такая большая личность, а историй о всяких там девятнадцатилетних швеях у нее изо дня в день предостаточно…»

«Я давно уже никого ни о чем не спрашиваю. Не всегда могу точно объяснить, что мне нужно, и они запутываются. Поэтому я не задаю вопросов.

Когда я жила с мамой до отъезда, – а наш этаж самый последний в высотке, – я часто видела, каким разным бывает небо. И даже солнце – оно бывает разным! И я думала, что там, в синеве, есть ответы на все мои вопросы. Хотя я, вроде бы, и не ждала давно никаких ответов. Но я помню это чувство спокойствия. Там, в сердце у каждого, есть самая темная точка – она-то знает все! Она-то и есть вроде всезнающей точки… А в детстве мне казалось, что через эту точку к космосу тянется нитка, от всех сердец на Земле – куча ниток к космосу… И из этих ниток-струн можно было бы для Вселенной целый оркестр создать. Только почему-то это трудно сделать…

Интересно, а что бы исполнил этот оркестр в свой первый раз? Как бы это звучало? И если Золотой Рыбке загадать желание: «Хочу, чтоб заиграл Космический оркестр», – не повертит ли она у виска?..»

День начинался так же, как и другие: серо и суетливо. Как часто это бывает вместе: серость и суета… дня или души.

Маша не любила размышлять об этом. Потому что всегда после таких мыслей ее тянуло рассказать о своих впечатлениях, о большой неудержимой радости, которая была выводом из всех подобных рассуждений. Только некому было рассказать, да и не могла Маша передать все это словами. К тому же, после таких размышлений ей хотелось скорей взяться за карандаш или ручку – и запечатлеть на бумаге все выводы… Но это было страшно. Это было мучительно. Потому что того, кто с любовью оценивал и критиковал итог её карандашных этюдов, уже не было в живых. А без него все казалось бездарным.

Маша снова думала об отце, перенося готовые платья для Аллы в ее гримерную. Воспоминания окутали девушку, как редкий утренний туман, и она опомнилась только после оглушительного хлопка.