Кажущаяся анархия, тщательно просчитанная Бляйшманом, играющимся в демократию ровно в тех границах, которые ему удобны! Решение спорное, но…

… а куда деваться?

Иудея не рождалась в боях, а основана де-факто хотением Кайзера.

Выбившихся из низов боевых офицеров и проверенных войной интендантов с управленцами очень мало. Иммигрантов из Европы и обоих Америк, претендующих на посты в правительстве и армии Иудее, встречали не то чтобы вовсе в штыки, но откровенно настороженно, а порой и ревниво.

Заслуженные, но не всегда образованные ветераны предвзяты, да и как могут быть непредвзяты люди, только что победившие Британию?! Они смогли, а вы…

… кто такие?!

Офицерам европейских армий нужно доказывать, что они достойны служить в Армии Победителей. А ещё – перемолоть уставы европейских, американских и русской армии в единое целое, годное к применению здесь и сейчас…

… и непременно – с учётом боевого опыта Африканской Кампании!

Аналогично – управленцам и политикам. Грызня!

Бляйшман не участвует в политических баталиях, выступая в роли Судии и Арбитра. Правильно или нет, рассудит Время, а пока – так.

– О… – приглядевшись и увидев знакомую физиономию, мелькнувшую в дальнем конце коридора, грек гаркнул, надсаживая горло:

– Яков! Яков, маму твою Сарру! Лебензон!

– А? Коста? – неуверенно прищурился тот в полумрак, где стоял одессит, – Шолом, шолом… – ты-то што здесь делаешь?

– Дела… – неопределённо ответил грек, пожимая руку, – ты начальника своего видал сегодня?

– Хаима-то? Канешно, – долговязый контрабандист перехватил поудобней изрядно вытертую пухлую папку, – проводить?

– Будь добр, – кивнул Коста, выкидывая окурок в окно, – а то боюсь заблудиться.

– Я ж как умный, – хмыкнул грек, подстраивая шаг под проводника, здоровающегося на ходу со встречными, – когда мине в командировку направили, взял карту страны, города и Кнессета, и шо ж ты думаишь? Не понадобились! Вы их шо, на запутывание врагов выпускаете?

– А, это… – отмахнулся небрежно Лебензон, – шалом, Моше! Хотели как лучше, а получилось как всегда[11]! Замах был на рупь, а шо вышло, ты и сам можешь поглядеть.

– И всё-таки? – не отставал грек.

– Ну… – независимо дёрнул плечом Яков, – это времянки. Фима уже сказал своё веское да плану градоустройства, и все эти халабуды будет потом сноситься.

– Сразу не проще?

– Получается, шо и нет, – усмехнулся Лебензон, – сам-то как?

– Соня девочку родила, – зажмурился Коста счастливо, – красивая… в мать!

– Ишь ты, поздравляю! – искренне порадовался старый приятель, который во времена Одессы бывал иногда и неприятелем. А потом случилась война и другое государство, и давешнее неприятельство вспоминается сейчас с умилением и словами "А помнишь?!" Жизнь…

– Вот, – остановился Яков у приземистого длинного барака из самана, вписавшегося в здешнее безобразие с органичностью навозной лепёхи, сброшенной вилами с тачки на преющую на задах огорода кучу такого же добра, – военное ведомство Иудеи.

– Погодь… – остановил он жестом Косту, – секретность и всё такое.

– Хаим! Хаим! – заорал истошно Лебензон, вспугивая каких-то птах, устроившихся на соседней крыше, – До тибе пришли! Коста!

– А! Сейчас… минутку! Документы уберу!

– … не то штоб прям секретность, калимэра… – минуту спустя объяснялся Хаим, выпроводив Лебензона с каким-то поручением.

– Шалом, – отозвался Коста, пожимая мозолистую потную руку.

– … просто делаю изначальный орднунг, – закончил иудей, снимая сохнущую на спинке стула стираную рубаху и перекладывая её в сторонку, – Ну, садись! Я таки понимаю, Фольксраад Кантонов внял мольбам бедного мине и направил тибе на сверку и координацию?