Солдаты возвращались в столицу после долгих лет войны. Многие и не чаяли остаться в живых. Они прошли через кромешную тьму и провели за собой других, не позволяя опустить руки, потерять надежду и сдаться. Они мечтали вернуться с победой. Войти в город под трели женских голосов и крики «Аллах велик!» и видеть слёзы радости. А они входили в город с опущенными головами. Не смогли. Не победили. Люди выстраивались живыми стенами, высматривая: может, их любимый и близкий пришёл? Обнимались, морщась от внезапных слёз. Целовали руку, прикладывали ко лбу, просили благословения. Были прижаты к сердцу и сами прижимали. Но никто не смеялся. Даже от радости встречи, от радости, что живыми вернулись. «Мы потеряли нашу страну», – и лицо кривилось от произнесённых слов. Потеряли.

Вахидеддин не выходил на улицу с тех пор, как подписал перемирие. И всем живущим во дворце запретил. Но люди не пришли с камнями. Не проклинали. Не кричали ругательства. Женщины не покидали свою половину, мужчины старались не встречаться друг с другом. Во дворце негласно начался траур. И только живой и здоровый Эртугрул согревал сердце и облегчал горечь. «Лев, мой львёночек», – шептал Вахидеддин, обнимая сына. Когда только мальчика привезли – вернулись и силы, и решительность. И она стала сильнее и тверже. «Война – так война», – стискивая зубы, повторял султан. Он жаждал мести, искал способы и пришёл к простому выводу: нужно играть роль слабого и безвольного. Пусть все думают, что он не представляет угрозы. Что он ничего не может. Но придёт время, и он возьмёт своё. Он обязательно вернёт величие Турции. И его народ снова будет смотреть с гордостью, высоко подняв голову. И никто не посмеет вступить на их землю без разрешения.

А пока пришлось смириться с тем, что британские войска высадились в Константинополе. Генерал Милн приказал разоружить все турецкие части в городе. Многих депутатов разогнали, кого-то – арестовали. Оккупанты пришли, как к себе домой, и даже не пытались проявить уважение. Мустафа Кемаль ворвался во дворец, став свидетелем происходящему. Вахидеддин понимал его ярость. Причины есть. Султан понимал, насколько взбудоражен этот офицер, но объяснять, что толкнуло на подписание перемирия, не стал. Вахидеддин не хотел, чтобы Мустафа Кемаль узнал, насколько уязвимым он оказался и как легко его сломали. Больше этого не повторится. Теперь султан готов к тому, чтобы всеми силами бороться за независимость страны. Но не открытой войной. Сначала нужно посмотреть, как будут вести себя участники войны после её официального завершения.

– Мы выждем, подготовимся основательно и нанесём сокрушительный удар, – говорил султан. – То, что мы планировали – слишком поспешно и рискованно. Ты лучше меня понимаешь, что шансы на успех запланированной операции были не значительны. Да, тяжело всё это видеть. Тяжело терпеть. Но мы затаимся, засядем в засаде. И когда жертва расслабится – нападём.

Вахидеддин откашлялся, почувствовав лёгкую тошноту от озвученного им сравнения. «Как этот проклятый Милн», – подумал султан. Ему неприятно обманывать Кемаля, выдавая всё за экстренную стратегию и точный расчёт. Но выбора нет.

– Я подписал распоряжение о твоём назначении в Министерство обороны, паша. У тебя будут широкие полномочия. И предоставлю всё для готовности к отстаиванию независимости нашей родины.

– Если вы позволите, – заговорил Мустафа Кемаль.

Его глаза так яростно сверкали, что Вахидеддин от испуга не смог произнести и слова, а только кивнул, разрешая продолжать: