– Вы совершенно правы, уважаемый председатель Совета Министров, за преступные действия надо нести суровую ответственность. И я уверен, что все виновные ее не избегут. Я долго подбирал слова, которые точнее всего характеризуют Мордасова. И остановился на самых объективных: предатель и изменник! – Гамов резко повысил голос, перекрывая поднявшийся в зале гул. – Да, предатель и изменник! Но не он один, а все те, кто его выдвигал и поддерживал. Это доказывает документ, очутившийся в наших руках. – Он поднял вынутую из кармана бумагу. Все в зале, кроме нас пятерых, сидевших отдельно, – мы знали, о чем он будет говорить, – уставились на нее как завороженные. – Сейчас я оглашу его, но предупреждаю: моему чтению попытаются помешать скрытые предатели, также находящиеся в этом зале. Любую такую попытку со стороны любого человека буду расценивать как самообвинение, как признание в соучастии в измене и предательстве.

Он обводил присутствующих злыми глазами. В зале каменело глухое молчание. Даже маршал не осмелился ничего сказать.

– Продолжаю. Мордасов прилетел в расположение корпуса, чтобы отобрать у солдат тысячекратно заслуженные ими крохотные денежные награды. Для чего? Чтобы деньги усилили оборону родины, так он сказал. Ради усиления обороны родины он примирялся с тем, что перед решающими схватками боевой дух солдат сильно упадет. Он готов был пожертвовать нашим корпусом ради более высоких целей. Каковы же эти высокие цели? Вот они, в этой бумаге! Отобранные им деньги предназначались для раздачи высшим сановникам государства. Маршалу Комлину выделялось два миллиона калонов, главе правительства…

Маршал вскочил и заорал:

– Стража! Стража!

В зал проскользнул Морохов, ожидавший за дверью.

– Полицию безопасности! – ревел маршал, грозно топорща седые усы и бешено вращая глазами. – В тюрьму молодчиков, всех в тюрьму!

– С полицией безопасности нет связи, – ответил Морохов. – Связь наладить не удалось.

– Как не удалось наладить? Я же дал указание, чтоб наладили! Как же не удалось, если я дал указание, чтоб удалось?! – бушевал маршал. – Вы получили мое указание? Отвечайте!

Даже у таких дисциплинированных и верных служак, как Морохов, временами отказывали нервы.

– Отвечаю. Получил очень ценное указание. Но ни один телефонный аппарат на него не отреагировал, маршал.

Маруцзян не отрывал колючих глаз от Гамова, спокойно стоявшего с бумагой в руке. Артур Маруцзян был слишком опытным политиком и достаточно умным человеком – он понимал, что только сумасшедшие могут просто прийти на заседание правительства и бросить руководству страны обвинение в измене. В грозном хладнокровии Гамова таилось нечто большее, чем дурной характер нескольких чересчур возомнивших о себе командиров. Уверен, что в мозгу Маруцзяна проносились тысячи тревожных картин: возмущение в армии, восстание народа… Но за окнами не слышалось ни криков толпы, ни грохота электроорудий, ни визга резонаторов. Обрыв связи с городом мог возникнуть в результате обычной аварии. Маруцзян всю свою жизнь отвечал на любой удар еще более жестоким ударом. Гамова надо было любыми средствами заставить молчать. Маруцзян приказал:

– Полковник Морохов, вызовите внутреннюю охрану. Всех свободных солдат срочно сюда – с оружием!

– Внутренняя связь дворца тоже не работает, – ответил Морохов.

Маруцзян побелел, у него перехватило дыхание. Внутренняя связь во дворце была автономна. Никакая катастрофа в городе не могла вызвать аварию во дворце. Маруцзян бросил быстрый взгляд на маршала. Маршал ничего не понимал. Он с недоумением оглядывался, пожимая узкими плечами с роскошными погонами, и горестно бормотал: