Я объясняю Яну, где взять приставную лестницу, чтобы забраться на чердак, и он идёт на улицу, а я сажусь кормить Машу. И вот ведь фокус — стоило дикому папочке покинуть помещение, мой ребёнок моментально начинает кукситься. Кашу Маша есть не хочет — отворачивается от ложки и требовательно тянет ручки к двери, да кулаки сжимает-разжимает. В переводе с детского на взрослый — мне срочно надо туда.

— Поешь, и пойдём во двор, — обещаю доченьке. — Давай, ложечку за… — хочу предложить съесть каши за себя, но передумываю. — Ложечку за папу.

Без особого энтузиазма, но она ест. А мне упорно кажется, что если бы на моём месте сейчас был Ян, Маша ела бы завтрак в охотку.

Когда я была маленькой, моя мама тоже вечно ворчала на отца в шутку, мол, ты с Леркой общий язык запросто находишь, а мне, чтобы её уговорить, в три узла завязаться надо. Папу я любила, а он меня. И маму тоже очень любила. Жаль, что их сейчас нет.

— О, а тут завтракают вовсю! — в дом заходит Шура за руку с Борей. — Доброе утро, девочки.

— Доброе. Присоединяйтесь, — я улыбаюсь грустно — от мыслей о родителях ещё не отошла.

— Малой, ты кашу будешь? — соседка по-хозяйски заглядывает в кастрюлю и берёт тарелку из сушилки. — Я смотрю, вы папаню не выгнали, — улыбается мне.

— Такого фиг выгонишь, — фыркаю. — Не удивлюсь, если он через полчасика заявит, что будет жить с нами.

— Ой, Лер, ладно тебе, — Шура садится за стол кормить сына, — неплохой мужик вроде. Кроватку собирает во дворе, для Маши старается.

— Угу, а утром мужу моему по морде дал, — делюсь с соседкой новостью.

— Это как? — удивлённо смотрит на меня.

— Глеб приезжал, мы поссорились, и вот…

— Что вот?! — у Шуры терпение на исходе. — Рассказывай нормально.

— Муж меня за лицо схватил, стал кричать, угрожал, а Ян вышел и разобрался с ним, — описываю ситуацию коротко.

— Ну и дела-а… — соседка качает головой. — Я не знала, что ты с мужем в контрах.

— Мы разводимся.

Точнее, это я развожусь с Глебом. Решение принято, и надо двигаться в этом направлении. Тянуть дальше нельзя.

— Не поздравляю и не сочувствую, — Шура занимает нейтральную позицию. — Но я рада, что вы с Яном нашли общий язык.

— Я бы не спешила с выводами насчёт Яна. Он странный.

— Он другой, — соседка продолжает выступать в роли адвоката дикого папочки. — Мораль у него нестандартная. Людей не любит и живёт по другим законам…

— По каким таким законам? — гну бровь. — У Яна есть положительные качества, но он хам и дикарь. Вот и всё, — развожу руками. — Разве мало таких?

— Мало, Лера. Очень мало, — заявляет Шура.

— Или завязывай говорить загадками, или в принципе завязывай говорить насчёт него. Ты меня пугаешь.

— Я как раз не хочу тебя пугать, потому и не раскрываю карты. Лер, ты пойми, я чисто по-человечески не могу тебе всё рассказать. Будет лучше, если ты сама всё поймёшь. Постепенно.

Вот и дикарь так же сказал. Они с Шурой сговорились?

Наш разговор с соседкой прерван появлением объекта обсуждения. Ян заходит в дом с отвёрткой в руке, дарит Маше едва заметную улыбку и переводит взгляд на меня:

— Я матрас не нашёл, — сухой тон и холод в чёрных глазах прилагаются.

— Его нет… наверное, — пытаюсь вспомнить, куда делся. — Кажется, его мыши изгадили. Лет пять назад.

— Ясно. Тогда я в город за матрасом.

— А-а… — я встаю с табуретки. — Погоди! Я тебе денег дам. На м-матрас, — крайнее уточнение я выдавливаю из себя под тяжёлым взглядом дикого папочки.

— На хрен мне твои деньги? — задаёт вопрос, но ответа не ждёт — выходит из дома.

Я опускаюсь на табуретку и растерянно смотрю на Шуру. Она, в отличие, от меня не выглядит шокированной — кормит Борю кашей и в ус не дует.