– То есть, я больше никак не связана ни с отцом, ни с матерью?

Ауну показалось, что это меня расстраивает, и тон его стал мягким и успокаивающим.

– Да, со стороны закона вы чужие люди. Звучит как-то дико, не находите? Но таковы принятые формулировки. Всю ответственность за вас теперь несёт мой господин. И все его подчинённые должны беречь и охранять вас, – он задумался на секунду и добавил. – Вас, аун Унъён Ради́с.

Ёоклё произнёс моё имя с непривычным певучим ударением. Улыбка сама по себе появилась у меня на лице.

Как только была поставлена последняя роспись, слуги горестно вздохнули, словно по команде. Я испуганно вздрогнула и поёжилась.

Как-то всё быстро закончилось. Ожидала большего. Какой-то душевной бури. Не было особенного волнения или боли в груди от потяжелевшего сердца. Всё оказалось проще. Прошло меньше пяти минут и вот я уже не часть семьи и поэтому казалось, что произошло что-то обычное и с обычным человеком. А разве это так?

В глубине души проснулась яркая злоба, близкая к остервенелой вредности. Руки чесались что-то сделать, только бы на душе перестало быть так паршиво. Но я держалась, стараясь не посрамить честь семьи в последние наши общие минуты.

– Эта семья ни во что тебя не ставит! – пронеслась в голове яростная мысль.

– И наконец-то я из неё ухожу. И должна радоваться и быть благодарна, ведь отец так и не сказал, что я порченая усмерка, – убаюкивала я пробудившуюся злобу.

Борьба в моей душе кипела, как вода в Молочных озёрах. Но я так ничего не сказала и не сделала. Просто замерла, до белых костяшек сжимая ручку чемоданчика. Слуга уже отнёс первый в экипаж и вернулся за вторым. Однако не смог забрать его из моих цепких рук даже после вежливого напоминания.

Аун Ёоклё осторожно приобнял меня за плечи, помогая сделать крохотный первый шаг. От этого прикосновения оцепенение спало, и я оглянулась. Отец смотрел на поместье, цепким взглядом проверяя, чтобы все слуги грустили о моём отбытии.

Я шагнула назад. Мягкие ладони ауна соскользнули. Чемоданчик пролетел по широкой дуге и разбился об плечо отца. Раскрылся. Панталоны и сорочки разлетелись во все стороны вместе с кружевными платками, чулками и перчатками.

Коварный удар не сбил отца с ног. В его взгляде плескалось такое бешенство, какого ещё не видела. Даже когда он узнал, что дочь порченая, то был зол меньше, чем сейчас. Меня это так рассмешило, что я хрипло хохотнула.

Повисла по-настоящему жуткая тишина. И в ней я почувствовала, как комок злобы, созревший где-то под сердцем, раскрывается, как бутон тюльпана. Это не доставило мне стыда и не принесло сожаления. Я наслаждалась. Теперь отец ещё неделю будет беситься, а мать сетовать, что не увидела такое яркое событие.

Ёоклё, словно ожидая подобной выходки, чуть закрыл меня от взбешённого отца. Его рука однозначно легла на рукоять кинжала, скрываемого под плащом.

– Как же это непривычно, отец – прямо смотреть вам в глаза.

У господина Сфета заиграли желваки и, прежде чем он придумал ответ я решила сказать то, для чего набиралась смелости.

– Братья никогда не вернутся! А я вернусь. И тогда ты будешь прятать от меня глаза!

Ёоклё наверняка был готов под землю провалиться от того, как накалялась ситуация. Но ничего не успело произойти. Я развернулась и резким шагом, свойственным городскому беспризорнику, а не дочери земельного господина, направилась в карету и залезла в неё, забыв воспользоваться поданной рукой. Ёоклё без промедления последовал за мной. Как только дверь за ним захлопнулась, мы тронулись.

– Ну, давай же! Быстрее. Пока он не пришёл в себя, – подгонял возницу первый помощник, с безумной искоркой в глазах оглядываясь на удаляющееся поместье семейства Сфета.