Турдус. Чтобы мы здесь сидели.

Нуго. Должно быть, дерево было очень высоким и толстым.

Турдус. Какие бывают в Индии.

Граккулуc. Оттуда ты знаешь, ты что, был в Индии с испанцами?

Турдус. Словно ты не можешь так или иначе знать что-то о стране, если не был в ней. Но я предъявлю тебе моего писателя. Плиний пишет, что в Индии растут такие высокие [деревья], что [до их вершины] не может долететь стрела лука [95]; а народ тот не медлит, беря колчаны [со стрелами], как говорит Вергилий [96].

Нуго. Плиний также пишет, что конный отряд (турма) умещается под ветвями [таких деревьев].

Турдус. Никто этому не удивится, кто посмотрит на тростник (scirpus) той страны, который бедные и богатые используют при ходьбе.

Граккулуc. Послушай, который час?

Нуго. Никакой. Ведь колокол теперь сброшен [на землю]; ты присутствовал?

Граккулуc. Не осмелился, говорят, что это опасно.

Нуго. Я был и видел, как беременные женщины перепрыгивали через русло, которое возникло под землей [от падения колокола].

Турдус. Я слышал, что это для них целительное средство [полезное для здоровья].

Граккулуc. Эта философия прялки, как говорят [97]. Но я спрашивал о времени.

Нуго. Зачем тебе время? Разве лишь желаешь что-то делать, пока есть удобный случай, есть час [для этого]. Но где твои дорожные часы?

Граккулуc. Недавно я потерял их, когда бежал от собаки огородника, у которого оборвал сливы.

Турдус. Я видел из окна, как ты бежал, но, куда ты вернулся, разглядеть не смог, так как мне мешал висячий сад. Его прикрепила там мать; хотя отец не желал этого и сильно протестовал, мать же, настойчивая в своем намерении, упорно настаивала на том, чтобы сад не был уничтожен.

Нуго. А что ты? Молчал?

Турдус. Плакал молча. А что другое я мог сделать, когда самые дорогие мне люди расходятся во мнениях? Однако мать приказала мне не вставать на сторону отца и усердно кричать [вместе с ней], но мне вообще не по душе было выступать против отца. А потому разгневанная мать послала меня в школу на четыре полных дня. Она клялась, что я не от нее рожден, но подменен кормилицей, за что, по словам матери, она привлечет кормилицу [к суду] уголовного судьи.

Нуго. Какая власть у такого судьи? Разве не всякий судья обладает правоспособностью?

Турдус. Почем я знаю? Так она сказала.

Граккулуc. [Смотрите], кто те люди, одетые в дорожные плащи и защищенные поножами?

Нуго. Галлы [98].

Граккулуc. Что? Разве не мир [сейчас]?

Турдус. Они рассказывали о будущей войне, притом жестокой.

Граккулуc. Что они приносят?

Турдус. Вино.

Нуго. Многих развеселят.

Граккулуc. Надо думать, не только вино веселит, но мысль и воспоминание о вине.

Нуго. Повсюду пьяные, а для меня, пьющего воду, это безразлично.

Граккулуc. [Тогда] ты никогда не споешь доброй песни.

Турдус. Ты знаешь эту женщину?

Граккулуc. Нет. А кто она?

Турдус. С ушами, заткнутыми хлопком.

Граккулуc. Почему так?

Турдус. Чтобы ничего не слышать, потому что слышит плохое.

Нуго. Сколь многие [женщины] слышат открытыми и хорошо просверленными (пробуравленными) ушами наихудшее.

Турдус. Думаю, что к этому можно отнести то, что сказано у Цицерона в «Тускуланских беседах»: «Глуховат был Красс, но хуже то, что он плохое о себе слышал»[99].

Нуго. Нет сомнения, что это должно быть отнесено к дурным слухам. Но послушай, Бамбалио, ты нашел свои «Тускуланские беседы»?

Бамбалио. Да, [нашел] у мелкого торговца до того искаженными, что и не узнал.

Нуго. Кто украл [их]?

Бамбалио. Ватиниус, пусть ему плохо будет!

Граккулуc. Ах! Человек с крючковатыми и очень липкими [вороватыми] руками. Никогда не допускай его к своим ящикам, ларцам [где хранятся рукописи], если хочешь, чтобы все было в целости. Разве ты не знаешь, что люди считают его вором (crumenifecam) и в воровстве он был обвинен начальником гимназии?