Алейтис ткнула в кисло пахнущую, дымящуюся паром воду бельевой палкой.

– Ай-Ашла, – пробормотала она и напряглась всем телом, силясь заставить простыни кружиться в кипящей воде чана. От влажного жаркого воздуха в низенькой прачечной комнате волосы ее превратились в слипшиеся косички, то и дело лезшие ей в рот и в глаза.

Она на минуту оперлась о палку, которой шуровала в чане, и, искривив губы в горькой, насмешливой гримасе, посмотрела на сплетничающих, хихикающих азири. Заговор молчания был столь очевиден, что Алейтис фыркнула и отбросила с лица влажные пряди.

Урдаг, работавшая в противоположном конце, подняла голову и нахмурилась. Алейтис, встретив ее холодный, враждебный взгляд, опять почувствовала внутри упрямое неподчинение. Она со злобой ткнула палкой в белье, потом положила палку, на пол и, вытерев лицо и руки влажной тряпкой, хладнокровно вышла из прачечной, игнорируя сердитый окрик Урдаг.

Когда она миновала крытые постройки, свет Хеша яростно ударил ей в лицо. Она поспешно натянула на глаза капюшон, поправила выбившиеся волосы. Площадка патио была горяча и пустынна, над ней мерцал раскаленный дневной воздух. Слабый случайный ветерок время от времени шевелил похожие на пальмовые ветви домашнего дерева, и их бумажное шелестение еще более усугубляло тишину. Алейтис прислонилась к дереву, вдыхая мятный аромат фронд, нежными струями окутывавший ее.

– Азиз… муклис… – пробормотала девушка, прикрыв глаза.

Внезапный сердитый окрик заставил ее подпрыгнуть и развернуться. «Нет, покорно ждать я не намерена», – решила Алейтис. Бросив последний опасливый взгляд в направлении, откуда доносился усиливающийся шум голосов, она помчалась к воротам.

Оказавшись за тяжелыми, сделанными из толстых досок, створками ворот, которые закрывались лишь зимой, Алейтис перешла на шаг. Дышать стало легче – она была теперь за пределами дома. Из-под сандалий взлетали фонтанчики горячей пыли. Девушка весело шагала, наступая на двойные тени вытянувшихся вдоль дороги хоранов. Четырехпалые листья хоранов уже начали сворачиваться в трубочки, подставляя солнцу свои серебристые свинки, а тени, отбрасываемые хоранами, стали походить на узор, сотканный из толстых прямоугольников.

На середине деревянного моста, аркой переброшенного через речку, Алейтис остановилась и, глядя в бурлящий поток, залюбовалась игрой синих и зеленых оттенков. В каком-то вневременном трансе слилась она с водой, проносившейся мимо – Ссввишсссвишшш! – и реальный мир постепенно уплывал куда-то погружаясь в голубое и зеленое, превращаясь в музыкальное бормотание голоса воды.

И вдруг Алейтис… сама поплыла, ощущая и твердое сопротивление камня, и податливость старых деревянных опор мостика, и гибкость подводных трав, расчесанных струями течения, и щекочущее прикосновение стаек серебристых рыбок. А где-то далеко, на границах расплывающегося пузыря сознания, пузыря восприятия, который был и в то же время уже не был Алейтис, что-то упрямо сверкало малиновыми искорками. И ее куда-то тащило… или не ее, а то, чем она была в этот момент …

И вдруг она стала алчными глазами, прицеливающимися в сочного червя, который полз через прочерченную лучом солнца тень.

Паря, плывя, как игривый мыльный пузырек… струйкой… по капле возвращалась она в собственное Я…

И вдруг она снова почувствовала горячий компресс солнца на спине, и ощутила гладкость деревянного поручня под руками. Она осторожно провела по нему пальцем, восторгаясь его атласной поверхностью, отполированной годами прикосновений к прочному дереву.

Наполненная каким-то внутренним теплом, успокоением и гармонией, Алейтис двинулась дальше. Песок поскрипывал под подошвами ее сандалий. Она подняла голову и улыбнулась показавшемуся из-за зеленой каймы деревьев Мари-фату с его необычными всплесками красок – оранжевой, желтой, красной, фиолетовой. Краски ярко горели в прозрачном утреннем воздухе. Она засмеялась от удовольствия и взбила носком облако песка. Песнь радости пульсировала в венах Алейтис.