Мужчина глянул на мою грудь, мельком оценил талию и бёдра. Кивнул, словно одобрил. Тоже оценивал меня, как товар…

Пеной бури всколыхнулась во мне ярость. Я разжала губы, чтобы бросить ему в лицо всё, что кипело внутри. Грубый палец скользнул по моим губам, остановился, словно заткнув их.

– Завтра, – сказал гигант.

И вышел. Ему хватило двух шагов, чтобы покинуть чулан. Дверь хлопнула, вновь стало темно. Я почувствовала слабость в ногах и обмякла, рухнула на сундук, пытаясь отдышаться.

Что-то проскрипела старуха Чжаши, сын буркнул в ответ одно слово на неизвестном мне языке, и она замолкла. Устал, что ли, с дороги? Она зацокала, и они ушли по коридору прочь.

А меня бросило в жар и пот. Дышать стало нечем, но и расслабляться не стоило: судьба давала мне отсрочку на целую ночь, и не воспользоваться ею я не имела права. Лучше жалеть о проваленной попытке, чем оплакивать упущенный из страха шанс!

Я попробовала пройти по чулану от стены к двери, несмотря на оплетённые ноги. Получалось отвратительно медленно. Неуклюже. Я упрямо старалась приноровиться и вдруг остановилась. Надо задействовать руки! Опираться на них, на стены… и потом прыжок.

Вновь послышались шаги. Меня окатило ужасом, я бросилась к сундуку. Но это лишь молчаливый слуга принёс мне матрас с одеялом и ведро. Ого, какая забота!

– Спасибо, любезный. Скажи, пожалуйста, это хозяин велел?

Невысокий горец не ответил.

– Всё равно спасибо, – как можно дружелюбней сказала я.

Слуга удалился, тщательно заперев дверь.

Вскоре во дворе и в доме всё стихло. Ночь подула сыростью в моё оконце под потолком.

Некоторое время я стояла у двери, прислушиваясь. Пыталась осторожно что-то спрашивать, проверяя, нет ли часового у двери. Мне никто не отвечал. И когда в тишину ворвался чей-то храп, фырканье со двора прекратилось, а темень разбавило только стрекотание сверчков и выкрики выпи из леса, я кивнула сама себе: пора!

Замок висел на двери с той стороны, но мне он был и не нужен – я не фокусник. Когда-то в этом чулане бабушка прятала от нас старые сабли, чтобы не поранились. Жаль, ни одной не осталось, зато…

Я приникла к двери со стороны петель, ощупала их. Угу, всё те же, конечно. Старые, немазаные и расхлябанные. Прекрасно!

Я присела и подставила в щель между дверью и полом нож рукоятью с широкой гардой. Её мне папа делал из особого сплава и говорил, что она прочна настолько, что вполне может послужить и как молоток при надобности. Я потянула рукоять, давя гардой снизу на дверь, как рычагом. Поднатужилась. Дверь чуть поддалась. Да, проще это было делать с другой стороны и с братьями… Зато теперь я взрослая.

Я нажала на спонтанный рычаг снова, пытаясь приподнять дверь. Почувствовала движение полотна, шорох, тихий лязг. Старая дверь, как ручной зверёк, привычно соскочила с петель. Осталось только прижать её плечом, и дверь с шумом стукнула о перила балкона, продолжая с другой стороны висеть на замке.

Я выдохнула и отёрла со лба рукой пот.

Снизу зашумели цератопсы. К счастью, они не рычат… Я вылезла, как стреноженная каракатица в коридор-балкон. Глотнула свежего воздуха и выудила из-под накренившегося полотна подаренный папой кинжал. Приникнув к опорному столбу, я осторожно выглянула за перила навеса. Во дворе никого не было, только спал стоя диплодок.

«Вы меня плохо знаете, – мысленно пробурчала я. – А я хорошо знаю этот дом!»

С упорством сумасшедшей я передвигалась крохотными шажочками, всё больше перескакивая, опираясь на руки, как инвалид. Конечно, так можно было бы ползти до утра, но я знала, что за углом дед поставил столб, которым пользовался из лени и озорства, наверное, с самой молодости. И мы, внуки, тоже не прочь были съехать после завтрака прямо к стойлам.