Конмаэл толкнул дверь, и она со скрипом отворилась. Внутри стояло несколько столов, за ними офицеры шумно справлялись с бумажной волокитой. Было тепло, в очаге горел огонь, зал освещали яркие электрические лампы. На высоких стенах висели гобелены, подёрнутые чадом прошедших лет, узкие окна далеко вверху едва пропускали остатки дневного света. Массивные балки перекрытий вобрали в себя многовековую копоть от факелов и свечей.

Юноша окинул взглядом зал и, ни к кому точно не обращаясь, спросил, можно ли увидеть майора. Один из офицеров молча кивнул в сторону дальнего стола. Там, склонившись над картой, стоял высокий сухой человек с длинным крючковатым носом. Залысины, короткая борода цвета серого пепла, цепкий взгляд и едва уловимая тень, окутывавшая его, – весь его облик очень подходил этому месту. Движения его были медленными, но неожиданно резкими на самом конце жеста. Он оторвался от бумаг и поднял вопросительный взгляд на Конмаэла, тот в ответ отдал командующему помятое письмо.

– Ну что ж, господин Форальберг, – сказал тот, прочитав его и отложив в сторону, – приветствую вас в наших рядах. Слышал о кончине вашего отца, соболезную. Поговаривают, его заводы перешли нашему дражайшему монарху и его министрам, и теперь их станки крутятся во имя защиты отечества?

– Да, господин майор, истинно так.

– Тогда вы можете гордиться своим нынешним положением. Вы послужите армии лично, пока опытные руки управляют заводами почившего Альберта Форальберга. Позвольте предупредить, что, несмотря на ваш титул, сперва вас ждёт учебная часть, и лишь после этого в подчинение к вам поступят боевые единицы. Какое-то время вы будете находиться в положении, равном прочим рекрутам, и выполнять равные же с ними задачи.

– Безусловно, господин майор. Я не офицер и никогда не обучался военному делу. Меня учили строить, а не разрушать. И, прошу прощения, я не испытываю никакого восторга от того, что нахожусь здесь.

Майор ненадолго задержал брезгливый взгляд на лице юноши, затем жестом пригласил его следовать за собой. Пройдя через незаметную дверь, они оказались в другом дворе, не столь просторном, как предыдущий, но таком же пустом. Одна из каменных стен была сплошь в грязно-бурых потёках, как и брусчатка под ней.

– Никто из находящихся здесь людей не испытывает восторга, господин Форальберг. Вы знаете, что это за место и что тут происходит. Зарвавшихся белоручек я не потерплю, какой бы титул они ни носили. Вы привыкли к светским раутам, вас тяготит война, вам мерзко оттого, что приходится быть к этому причастным? Поздно думать об этом. Вы здесь. Просто выполняйте поставленные задачи. Не стоит рассуждать, нравится вам это или нет. Никому не нравится.

Майор отступил на пару шагов, колюче впиваясь в него ястребиными глазами. Конмаэл молчал.

– И прошу, сударь, не скулить, когда сотрёте в кровь свои белые руки. – Тут он внезапно смягчился, словно прогнал неприятные мысли, и тоном гостеприимного хозяина пригласил: – А теперь, господин Форальберг – прошу! Время приобщиться ко всеобщему действу.

Грубая солдатская форма была много раз перестирана, но никакой порошок уже не мог отбить затхлого запаха моральных нечистот, в котором погрязла Гора Мертвецов. Рубаха царапала тело, сапоги были не по размеру и местами потрескались. Штаны и камзол были вроде бы поновее и без заплат, но так же неприятны на ощупь. Снабжение армии скудело с каждым годом, и если эта война продлится ещё хотя бы в половину прошедшего срока, то скоро станет войной нищих с нищими, и природа вернёт им в руки копья и камни.