– Я же тебе говорила.

– Но я…

– Ты мешаешь смотреть и мне, и себе. Иди к другой картине и попытайся хотя бы вникнуть в происходящее.

Голос Мерси сердитый, но тихий, а вот мимика и жесты – на грани срыва. И у меня не состыковывается картинка: она вроде бы кричит, но будто с убавленным звуком.

Уберите галерею, и Мерси бы орала во всю глотку.

Я еще пытаюсь что-то возражать, но она резко посылает меня указательным пальцем на длинной, вытянутой руке себе куда-то за спину.

Я отхожу, она остается справа и пытается сосредоточиться на картине. Я тоже пытаюсь, но в итоге только и делаю, что искоса поглядываю на Мерси.

– Ладно, – вспыхивает она, – ты можешь стоять и смотреть картины недалеко от меня. Но, Бога ради, не слишком близко и, – пауза, – молча, – точка.

Мерси отворачивается.

О, да это успех.

Я, как хороший мальчик, стараюсь не мешать Мерси до конца. Она довольна, и теперь мы бредем по длиннющей двадцать девятой.

– Длинное корыто, – говорит Мерси, указывая на Опель Инсигния. – Длинное корыто-универсал, – указывая на Опель Астра.

Мерси не различает марки машин, и вся ее классификация сводится к трем наименованиям: корыто, катафалк, прикольная.

– Слышал про хрень в кинотеатрах?

А еще она любит задавать неожиданные вопросы.

– Да, пару дней назад.

– И ты, значит, не в курсе, что это прокатилось по всей планете?

– По всей планете?

Мерси насмешливо глядит мне в лицо.

– Ты вообще новости не смотришь, да?

– А зачем?

– А как ты вообще тогда узнал?

– Да КаКа сунул газету под нос.

– Кто, прости?

– КаКа, мой коллега.

Пузырь смеха вырывается из легких Мерси и лопается где-то у нее во рту.

– Да, это очень в твоем духе – назвать коллегу ка^>'кой.

– Я не называю его ка^>'кой. Я просто имя его сократил.

– О, да это меняет положение! – Мерси хихикает в ладошку.

– Да ладно тебе, – я отмахиваюсь.

Вечернее солнце катится вниз, ко всем чертям.

– Ну, расскажи мне о нем.

– Да нечего о нем говорить. Он вечно болтает, потому что ему скучно.

– И о чем он рассказывает?

Мерси уже не смеется, ей просто любопытно.

– Да о том, о сем, – я пытаюсь выловить из памяти хоть одну историю КаКи, но у меня плохо получается.

– Ты что, его не слушаешь?

– Слушаю, конечно, – я делаю возмущенное лицо, но Мерси мне не верит.

– Ну давай, хоть что-нибудь.

Мерси складывает руки на груди и вызывающе на меня смотрит.

– Ну, вот про кино он мне сказал.

– А еще?

– Еще?.. О, у него однокурсник в психушку попал.

– Да не сочиняй! – Мерси отмахивается и бредет дальше.

– Эй, да я серьезно!

– И как это случилось?

– Ладно, ладно. Я его не слушал. Но про парня-психа – правда.

– Жалко.

Мерси как-то задумчиво смотрит вперед.

– Что именно?

– Парня. Считай, теперь его будто и не существует.

Вот уж правда.

Погода в тот день определенно мне нравилась.

Когда Марисоль позвонила мне в первый раз, время только перевалило за полдень, и небо начало окрашиваться в цвет циркона.

Я скрестил пальцы и ждал, пытался работать. Отчего-то у меня было хорошее настроение, хотя ждать добрых новостей не стоило. Да и не сказать, чтобы я их особо ждал. Таких дней в нашей жизни было уже немало, и я постепенно научился относиться к ним без чувств. День как день. Однако пальцы я все же скрестил.

А еще я очень хотел дождя, и мрачнеющие тучи обещали осуществить мое желание.

Второй раз она позвонила спустя три часа, когда небо цвета гейнсборо постепенно менялось к более темным тонам. Мари… ее голос, уставший и безрадостный, тяжестью осел на мои плечи. И чем дальше я осознавал все, что она мне сказала, тем ниже они опускались.

Она возвращалась домой после визита в пренатальный центр, где наблюдали ее беременность. Точнее, нашу беременность – за небольшой период это состояние стало и моим тоже.