Целую неделю потом я не ходил в школу. Глядя ежедневно в зеркало на синяк, который становился то лиловым, то синевато -жёлтым и крайне медленно сходил: я думал, нет, от родителей помощи ждать нечего, надо рассчитывать только на себя.

Однако, если вы думаете, что уличные встряски были у меня единственной проблемой, то ошибаетесь.

Мы жили в коммуналке, где нашими соседями была вполне приличная семья с Украины. В отличии от нашей семьи, они никогда не ругались, жили дружно и мечтали лишь о том, чтобы мой отчим этим вечером не напился и не устроил скандал, потому что шум мешал им заснуть и из –за этого они могли проспать на работу.

А отчим мог прийти с работы пьяным, выстроить нашу семейку в колонну, достать нож и спросить: кого первым? Ему видимо не давали покоя лавры Римского гражданина, который по закону мог убить свою семью в любой момент, причём за это ему бы ничего не было. Но возможно, что он просто выяснял, какой глубины чаша терпения у моей мамы. А у неё, между прочим, оказалась довольно глубокая чаша. Верящая в семью, она прожила с отчимом почти двадцать лет, прежде чем с ним развелась.

Отчима очень забавляло, как мы дрожим. Похоже, чужой страх его окрылял. А, может, и возвышал. Мать, думая, что её сейчас на самом деле начнут убивать, принималась умолять его, плакала, брала на руки мою сестру, показывая, что это его дочь и как же он может её убить? При этом она причитала довольно мерзко: Володенька, не надо, давай я сделаю всё, что ты хочешь…». Странные игры были у взрослых в то время.

Скажу честно, я мать осуждал, думая: кого ты собираешься ублажать, дура? Этого ублюдка? Конечно, спустя годы я понял, что людям иногда не приходится выбирать, с кем жить.

Нашим соседям по коммуналке, о которых я уже говорил, такие сцены были неведомы. Их глава семьи дядя Семён не напивался, не угрожал семье ножом или там монтировкой, хотя работал обычным крановщиком, и жили они по -моему вполне мирно.

Жену дяди Семёна звали тётя Шура. Ещё у них была дочь Марина. Иногда я рассказывал тёте Шуре и дядя Семёну про школу. Поскольку я любил выдумывать и себя выставлял молодцом, а учителей дураками, то дядя Семён во время моих рассказов, поглядывал недоверчиво на жену, а один раз даже откровенно покрутил себе пальцем у виска. Но я на него за это не обижался, я же знал, что люблю приврать, но он мне всё равно нравился.

Разные открытия в коммуналке в то время имели тоже коммунальный и потому не всегда приличный характер. Однажды, когда я остался спать один в комнате, отчим с матерью куда –то уехали, под кроватью родителей вдруг начали взрываться закрутки. Пришла заспанная тётя Шура, жившая через коридор, встала на колени и, бормоча себе что –то сердитое под нос, начала переставлять туда-сюда под кроватью банки с консервированными огурцами и помидорами. Возилась она долго. На тёте Шуре была ночнушка. Спала она без белья. Я не сразу понял, что это за петушиный гребешок вяло болтается у тёти Шуры снизу между ягодиц. Когда понял, закрыл глаза и перестал дышать. Этот случай открыл мне глаза на то, как может выглядеть любовь в старости.

Красивой одежды почти ни у кого из моих соседей не было. Многие одевались в ширпотреб. Когда сосед дядя Семён купил тёте Шуре шубу, то к нам по очереди стали приходить все соседи, чтобы посмотреть на обнову. Они заставляли тётю Шуру крутиться туда-сюда, снимать и надевать по сто раз шубу, хотя на улице стояла жара и просили пройтись. И, хотя тётя Шура была уже вся взмокшая, она всё равно безропотно надевала в очередной раз шубу и крутилась и вертелась перед каждой новой соседкой и на лице у неё была написана радость.