– Фу! – воскликнула Варька.

А собака взвыла – и помчалась в дом, открыв дверь лапой. Бабушка, не одобрившая этого, выманила ее наружу только ливерной колбасой. Вереда в отчаянии смотрела сверху, как пес, или кто он там есть, в мгновение ока расправился с ее обедом.

– Вот тебе и «фу», – ворчала бабушка, застывшая с кастрюлькой на пороге. – Придется в дом идти. А то вместо соли-то цементом голубцы запорошит, я голубцы сделала из молодых виноградных листьев и белый соус к ним: в кефир, разбавленный водичкой, кладешь чеснок давленый да кинзу…

– Знаю, знаю, бабушка…

Обедали в доме у закрытого окошка; время от времени, когда вновь проезжали грузовики, в железных желудках которых булькал бетон, стекла в окнах жалостно дребезжали, двери сами собой распахивались, а стены дрожмя дрожали: казалось, начинается землетрясение.

Когда очередное домотрясение закончилось, бабушка принялась перечислять, что съел Сашка на завтрак:

– Ой, плохо поел он чего-то сегодня, Варенька! Яйца вкрутую сварила – не стал есть, отказался. А ведь свои яички-то, не покупные, свеженькие, утром от несушки вынула. Я спагетти еще отварила да котлет налепила с вечера, с собой дала, в баночку литровую все сложила и крышкой закрыла капроновой, еще яблок насовала потихоньку в рюкзак – белый налив поспел: он-то не любит, так мужики поедят на плантации.

Основной темой бабушкиных разговоров была еда: что она приготовила, что из продуктов купила и за сколько да кто что съел. Варька кивала со знанием дела, потом, хитро улыбаясь, спросила:

– А папа хорошо сегодня поел?

– Папа-то? – приняла все за чистую монету бабушка. – Папа – хорошо. И яйца съел, которые Сашка есть не стал; я их порезала пополам, желток-то вынула, покрошила да перемешала с чесночком и майонезом, этим нафаршировала половинки – улетели яички за милую душу! Да и пару котлет с макаронами уплел твой папа. Ничего, голодный не остался. Компот еще сварила: смородина поспела, тутовник и алыча, так я всё собрала – алычу Сашка вчера снял, ведро целое, варенье надо варить, – белого налива порезала, такой вкусный компот получился! Да я тебе сейчас налью, Варенька!

– Да я сама налью – что у меня, рук, что ли, нет?! – Варька подскочила к холодильнику, вытащила громадную кастрюлю с ароматным розовым варевом и налила по стакану: и себе, и бабушке.

– Ох, и красавица же ты у нас, Варюша! – восклицала бабушка, любуясь внучкой, умявшей голубцы и добравшейся до компота.

– Скажешь тоже! – вздохнула Варька, вовсе не считавшая себя красивой. – Это потому что я на тебя похожа, да?

– Ну, почему же… Да и не похожа ты на меня особо-то…

– Сашка вот – и вправду красавец.

– В греческом зале, в греческом зале, – забормотала бабушка. – Ах, Аполлон, ах, Аполлон…

– Это что? – удивилась Варька. – Цитата какая-то?

– Ну да.

– Точно, Сашка у нас вылитый Аполлон! Бельведерский… Мне до него… как отсюда – до Японии.

– Не-ет, ты у нас и Сашку затмила. Хоть у тебя личико и не такое правильное…

Внучка скривилась – и Антонина Петровна поправилась:

– Не совсем правильное, зато об-во-ро-жи-тель-ное. Бровки-то соболиные…

– Выщипать надо…

– Глазки-то – как море Черное: то синие, когда радуешься, то зеленые – в обычные дни, то серые – когда злишься.

– Да, и у-узенькие!

– Скифские. Не всем шары-то вытаращенные иметь, – отрезала бабушка. – Зато ресницы красить не надо: вон какие пушистые… Носик точеный.

– И длинный…

– Не длинный, если рожи корчить не будешь.

– И щеки красные…

– Кожа – кровь с молоком: значит, здоровенькая… Чего ж, как смерть, что ли, бледной ходить?

– Да-а, у всех-то девочек бледная кожа. Одна я… как индеец североамериканский.