Саваи обошел стойку и остановился около музыкального автомата, который оглушительно ревел и рассыпал вокруг завораживающий радужный свет. Возле автомата собралась молодежь в джинсах и капри – все слушали с серьезными лицами, отбивая такт ногой. Высокий, заметный издалека Саваи в небесно-голубой куртке смотрелся среди них как-то одиноко.

«Я смотрю на Кэй-тяна так же, как тогда, на станции „Токёэки“», – подумала Касуми. В глаза ей бросилось, что он совсем не похож на того оживленного юношу, каким казался, пока они были вместе, а выглядит потерянным, опустошенным, словно утратившим цель. То был образ охотника, но охотника-одиночки, который бродит по лесу без спутника, без собаки, без ружья. А вокруг него стоит птичий гвалт и витают звуки, издаваемые шумными обитателями лесной чащи.

– Кофе? – спросил бармен за стойкой.

– Что? – Касуми нервно взглянула на него. – Да, кофе.

Она бездумно облокотилась на край стойки. По другую сторону девушки и юноши в форме учеников старшей школы, уплетая хот-доги, над чем-то смеялись, толкали друг друга. Касуми заметила зеленый пластиковый цилиндр с надписью «счастливая стойка», достала монету в десять иен и бросила внутрь.

Верхняя часть цилиндра превратилась в прозрачную башню, где в разных позах застыли куклы. Когда опускали десять иен, включалась музыкальная шкатулка, а куклы во фраках и вечерних платьях принимались танцевать вальс. Звуки вальса в грохоте рок-н-ролла и окружающем шуме были едва слышны, – казалось, что чистый голос, стесняясь неподходящего места, поет шепотом. Касуми была чужда сентиментальность, но, прислушиваясь к звучанию музыкальной шкатулки, она ощутила, что у нее никогда прежде не было такого одинокого и несчастного воскресенья.

Подали кофе. Касуми положила на стойку тридцать иен. Но пить его уже не хотелось.

Вдруг она заметила, что Саваи у автомата говорит с девушкой в красном полупальто и накинутом на голову шарфе. Лица ее было не разглядеть.

В грохоте новой мелодии Касуми не слышала их разговора. Она видела лишь искреннюю улыбку Саваи, его ровные зубы. Саваи наклонился, а девушка, выпрямившись, что-то говорила ему на ухо. Выглядело это очень интимно.

Касуми отодвинула кофе; ей безумно хотелось поскорее увидеть лицо девушки. Возникла иллюзия, что Саваи говорит с ней самой: Касуми вообразила, будто скрытое шарфом лицо девушки – ее собственное лицо.

Исчезло холодное спокойствие, царившее в душе до того, как они вошли в здание. Она полагала, что не ревнует, но сближение Саваи и девушки волновало ее до зуда во всем теле.

«Вот будет забавно, если она повернется и окажется уродиной. Тогда я вдоволь поиздеваюсь над Кэй-тяном. Скажу ему: „Не думала, что у тебя такой дурной вкус“. Посмеюсь от души».

Саваи обнял девушку за плечи и уже, раздвигая толпу, приближался к Касуми. Лицо девушки наконец-то открылось и было очень красивым. Касуми приуныла. По мере приближения пары она поняла, что лицо кажется таким из-за густо наложенной косметики. «Какая-то уличная женщина!» Но Касуми понятия не имела, что такое «уличная женщина».

Саваи дерзко устроился рядом с Касуми, повернулся к ней спиной, и они с девушкой встали лицом друг к другу, облокотившись на стойку. Касуми через плечо Саваи краем глаза видела профиль столь неприятной ей незнакомки.

– Что будешь? Кофе?

– Да, холодный.

– Эй! – позвал Саваи официанта.

Хотя это был спектакль, о котором они договорились, Касуми все происходящее казалось ужасно грубым, безжалостным, бесчеловечным. В сильном волнении она прислушалась к разговору.

Саваи выражался, как слонявшийся по улице бездельник; с Касуми он говорил совсем иначе. Она все больше изумлялась его талантам.