Хотя ему это неинтересно. И голой видел. Нулевой эффект…

***

Итак, мы с Давидом избегаем друг друга обоюдно. Его нечасто можно увидеть в этом доме. Он все время отсутствует. А если и возвращается, то ощущение что смотрит сквозь меня. Словно я стала невидимкой. Есть такой фильм, там девушка стала невидимой. Для всех абсолютно. Для родителей, друзей. Очень грустное кино. Спасение пришло только когда ее полюбил мужчина.

Романтично и пронзительно. Полюбит ли меня хоть кто-то по-настоящему? Найду ли свою судьбу?

Пока все что меня связывало с мужчинами было окрашено в грязь и черноту.

***

– Давид Андреевич просит тебя спуститься к обеду, – заглядывает ко мне Мария. Смотрит крайне недовольно. – Лилиана, пожалуйста. Давай не будем его злить. Он очень строго приказал. Настроен, так сказать, решительно. Пойдем. Я утку запекла. С апельсинами.

– Я не голодна, – вздыхаю. Ночью мне приснилась сестренка. Это было так больно, что я до сих пор в себя не могу прийти. Ужасно истосковалась. Просто умираю…

– Ты всегда не голодна. Решила так себя доконать? Смотреть больно…

Мария Павловна не сдается и продолжает ворчать, убеждать, просить… Эта женщина

способна мертвого уговорить, поэтому накинув кардиган, спускаюсь в столовую.

На сидящего за столом Ериханова, стараюсь не смотреть. Но все равно он притягивает взгляд. Сегодня он в черной футболке и черных джинсах. На плече виднеется татуировка. Не полностью, из-за рукавов футболки, только ее часть. Нечто похожее на кельтские узоры.

– С чего вдруг забота о моем желудке? – спрашиваю, усаживаясь как можно дальше от Давида. Приборы Мария Павловна положила напротив. Подтягиваю их к себе, пока женщина несет для меня тарелку.

– Надо поговорить, – отрывисто произносит Ериханов.

– Мне не интересно.

– Ты так убиваешься, потому что я тебя не трахнул? – кривит лицо Давид.

Эти слова бьют наотмашь. Я даже застываю. Боже, я думала что время отдалила ту сцену… Но нет. Она снова перед глазами, будто сейчас происходит.

С трудом сдерживаюсь, чтобы не схватить первую попавшуюся тарелку с закусками, нарушить сервировку Марии Павловны и запустить в самодовольную рожу.

Но я слишком устала чтобы предпринимать все эти движения. Пусть говорит что хочет, упражняется в остротах, унижает.

Встаю, задвигаю стул.

– Знала, что аппетита мне визит сюда не добавит, – говорю холодно.

– Отвечать на мой вопрос ты видимо не собираешься? Ясно. Сядь, Лилиана. Если не поешь, чтобы я лично в этом убедился, тебе поставят капельницу. А потом будут кормить через зонд. Паршивое дело, серьезно. Тебе не понравится.

– Так хочешь угодить сестре?

– Да. Ради ее выздоровления я на много способен. Твоя смерть ее доконает.

Мои руки дрожат. Чего я добилась своим упрямством? Лишь того что Ериханов еще раз дал понять, что я для него – лишь инструмент. Почему мне так больно от этого? Необъяснимо…

Сажусь, беру вилку в руки. Аппетита нет, мне сложно даже жевать.

Но я стараюсь.

Пространство комнаты неожиданно разряжает словно пулеметной очередью поток грязных ругательств. Давид встает так резко, что падает стул, затем со стола слетает фарфоровая тарелка с жалобным звоном.

Сжимаюсь внутренне, мне становится страшно от этой неприкрытой агрессии. Мои глаза зажмурены. Я жду удара. Наверное, и правда достала его.

А потом понимаю, что я уже одна в столовой.

**

– Хозяин уехал, жутко злой. Опять ты его рассердила, – Мария Павловна собирает осколки.

– Прости. Я не знала, что он любитель бить посуду.

– Ох, не пойму, чего поделить не можете. Оба красивые. Он тебе ведь нравится? Как мужчина?

– С чего ты взяла? Вот уж глупости, – отворачиваюсь, не знаю куда себя деть.