– Угу, – горько кивнула я. – Пришлось раскошелиться на другую. Завтра пойду в новой с иголочки форме.

– Круто же, – сказала подруга. – И две косы?

– Да.

– И банты?

– Да! Белые.

– Ой, Катюха! – покачала она головой, снова окидывая меня цепким взглядом.

– Чего?

– Сведёшь с ума ваших вредных золотых парней.

– Ой, Даш! – рассмеялась я. – Ты о чём говоришь-то вообще? Они на меня никогда внимания не обращали даже.

– Но ты изменилась, Катя.

– И что?

– И то, – изогнула она одну бровь. – Поверь мне на слово – скоро из этих избалованных мажоров за тобой очередь выстроится, а ты ещё будешь выбирать среди них, с кем в кино пойти!

Вспомнила сразу о Диме. Ведь сегодня он как раз пригласил меня в кино и сделал мне кучу комплиментов… Но это видение сменилось другим – голубые глаза смотрят надменно, а я слышу очередные гадости в свой адрес.

– Да не будет такого, – отмахнулась я. – Это что-то из области фантастики. Да и не нужно мне. Ты ведь знаешь, Даш, как ко мне относятся одноклассники. Большая их часть.

Даша задумчиво побарабанила пальцами по столу.

– Ну да, ну да…

Потом перевела внимательный взгляд на меня.

– Не хочешь туда идти? – спросила она, несложно было догадаться об этом.

– Не хочу, – поджала я губы. – Но придётся.

– Ну, потерпишь ещё годик, – пыталась приободрить меня подруга. – Ты же так хотела в эту гимназию попасть и выдержала там год, не потеряв льготы.

Для моего места были важные условия, лишь соблюдая которые я не платила за него: примерное поведение, отличная учёба – не более двух четвёрок в четверти и за год, активное участие в жизни школы. И целый год я всё это, конечно, соблюдала, как бы мне ни было трудно – я просто не могла потерять это место. При нарушении условий меня бы просто перевели на платный контракт, а платить нам с бабулей нечем. Особенно тяжко стало, когда бабушка заболела и мучилась с давлением. Нужны были дорогие лекарства, питание, и я выбивалась из сил – днём грызла гранит науки, после обеда мыла полы в супермаркете, а ближе к ночи садилась за учебники…

– Потерплю, – ответила я уверенно. – Обязательно. Зря, что ли, это всё…

– Вот именно, – поддержала меня Суворова. – Главное, чтобы этот к тебе не вязался… Как его… Питерский. Придурок тот.

При звуке его имени я опустила ресницы. Смотреть в глаза подруге я не смогла бы. Она считает, что я не люблю говорить о нём, потому что он – тот, кто треплет мне нервы и не даёт спокойно вдохнуть больше других. И это, конечно же, стало причиной того, что беседы вести о нём я не желала – много чести! Но была и ещё одна – даже своей близкой подруге я не рассказала, какие чувства одолевают меня, когда я думаю о нём. Никто не знает, что я не могу не думать о нём. Ни одна живая душа… И никогда не узнает. Я унесу это с собой в могилу.

– Надеюсь, что за лето он поумнел, – ответила я, собравшись, подняла глаза на подругу и даже смогла улыбнуться.

– Этот дебил? – сморщилась Даша. – Сильно сомневаюсь. Горбатого ничего уже не исправит.

– А вдруг? – усмехнулась я. – Случилось чудо.

– И в сказки, диво дивное да чудо чудное я тоже больше не верю, – припечатала меня Суворова.

– Посмотрим, – вздохнула я, в глубине души на самом деле согласившись с ней. – Буду стараться поменьше попадаться ему на глаза.

– Это сложно будет, – хмыкнула она. – Учитывая, как он любит тебя.

Я взмахнула ресницами и ошалело уставилась на подругу. Даже не сразу дошло, что Дашка сказала последнюю фразу в переносном смысле, настолько она меня царапнула по больному…

– Что ты сказала?

– Ну, в смысле любит тебя. Мутузить, – добавила Даша. – Словесно то есть.