– Опять твоя осенняя меланхолия, – поставил диагноз Фибка.

– Мадам уже, конечно, позвонила? – Все во мне клокочет, и я готова треснуть Фибку линейкой. Великолепно могу себя представить, как этот недоумок подыгрывает моей мамочке, обещает на правах друга поддержать и помочь. В чем может меня поддержать этот мальчишка? Я смотрю на его самодовольную физиономию, и не хочется даже разговаривать.

– Я могу тебе чем-нибудь помочь?

Я молча указала ему пальцем на дверь и отвернулась, сложив на груди руки. Вопрос закрыт. Свое обещание моей мамочке он выполнил. Со мной все в порядке. Домбровский потянулся, хлопнул себя по животу и резко вскочил.

– Иду в буфет. Составишь компанию?

Я отказываюсь, но Фибка не уходит и в нерешительности топчется у своего стола.

– Чего тебе?

– Вопрос деликатный…

Он похож на красну девицу, двухметровый детина, потупивший от смущения глазки.

– Надеюсь, не студентка.

Честно признаться, мне совершенно безразлично, с кем проводит время Фибка в комнате под самым чердаком.

– Ни к чему не прикасаться, – почти с угрозой говорю я, опасаясь за пару коробок со старыми вещами, разобрать которые все не доходят руки.

Мой друг детства покорно мотает головой.

– Кстати, – осеняет меня, – не рекомендую обещать моей мамочке больше, чем можешь выполнить, а то я тоже пообещаю Зинаиде Петровне заняться твоей нравственностью…

Уверенности в том, что я не выполню своего обещания, у Фибки нет, уж слишком изменились наши отношения за последнее время и задушевных бесед мы больше не ведем, а все больше придумываем маленькие пакости друг другу.

– Убирайся в буфет, – бурчу я, но, видно, не судьба, потому что на пороге появляется Витенька Кукин и торжественно произносит:

– Калерия Семеновна устраивает фуршет.

– По поводу?.. – вообще-то мне наплевать, по какому поводу, потому как эту старую каргу иначе, как Холера-Калера, я назвать не могу. Меня от нее воротит, а немцы по этому поводу говорят: Ich kann sie nicht riechen[18].

– Именины у Кристины… – поет Фибка.

– Отвертеться не удастся. Даже срочная командировка на Марс или предсмертные судороги – не повод отказаться. Сначала засвидетельствуйте свое почтение, продемонстрируйте готовность, докажите преданность, а потом можете отправляться бороздить космические просторы или на свидание к самому Господу Богу.

Кукин преданность доказывает недавно, но усиленно. Его конопатая супруга, молодая и очень хваткая, добросовестно «работает дятлом» (Фибкино определение) и стучит без умолку. Может быть, Кукину накинут деньжат к Новому году, а может, и продвинут. Кукин – бельмо в глазу всей кафедры, и на его фоне остальные кажутся гигантами мысли и людьми наимилейшими. Но Кукина, похоже, это совсем не касается, он делает свое дело добросовестно и с душой. Фибка предположил, что злой гений в этой семье – жена и прозвал ее Курочкой Рябой из-за замечательной конопатости, а потом для краткости окрестил в Цыпочку. Цыпочка знает, как и что. Провалившись в наш институт трижды и оставив тщеславные попытки стать человеком в белом халате, она все так же бесславно трудится лаборанткой. На вопрос Фибки, собирается ли учиться, ответила с гордым вызовом:

– А зачем, я же вышла замуж за преподавателя!

Не может быть, сказала я сама себе, так не бывает. Фибка отреагировал проще:

– И сразу поумнела, – сказал он, и Цыпочка Кукина как личность для него скончалась.

Ах, какие мы все глупые! Надо найти достойного, составить хорошую партию, и ум из тебя попрет, как из рога изобилия. Фибка долгое время приставал к народу в столовой: если жениться на Софье Ковалевской, может ли из него получиться Эйнштейн. Мы дружно хохотали, и этот анекдот какое-то время развлекал народ на других кафедрах. Кукины нам этого с Фибкой не простили. Но трогать Домбровского – играть с огнем, достаточно вспомнить историю его появления здесь, чтобы понять, что простому постсоветскому смертному лучше сопеть тихонько в своем уголочке и не напрашиваться на неприятности. Фибкин папа настолько велик, что лучше и не упоминать о нем всуе.