Инка гордится тем, что живет на собственным трудом заработанные деньги, а меня время от времени дразнит, приметив новую вещь или получив приглашение пообедать.

– Я разбогатею, вот посмотришь, – грозится она вечно.

Что посмотрим? Куда посмотрим? Инка время от времени взбрыкивает, становится сердитой, даже злой, потом отходит, говоря «родителей не выбирают», намекая на мое розово-пушистое детство с папой-мамой и материальную поддержку, мучаясь иногда приступами сиротства. Ее разбежавшиеся родители поначалу перебрасывали друг дружке любимое чадо, а потом, обзаведясь новыми семьями, просто подкинули бабке. Она никогда ни в чем не нуждалась, начиная от шмоток и заканчивая уроками музыки, но всегда чувствовала себя не в своей тарелке, попадая в семьи вроде моей или Фибкиной. А потом и вовсе осталась одна, без многочисленных родственников, которые, изображая Великое переселение народов, все до единого свалили за кордон (цитата).

Инка прекрасно знает, что все мои упорные отказы принимать подарки и деньги вызывают истерики у мамочки и укоры от отца, отчима и тети Полли.

– Ну что я могу с ними поделать? – вечно оправдываюсь я и время от времени сдаюсь, принимая «знаки внимания». Инка зовет этот день «первым числом». После подобного перемирия мамочка перестает твердить дежурное: когда у тебя будут свои дети, поймешь и не раз вспомнишь, о чем я тебе постоянно твердила. Я и без детей не забуду, тем более что в моей жизни до сих пор не нашлось человека, с кем можно было бы решить проблему наследников гордой фамилии, хотя, может быть, она и права, однажды я стану говорить те же слова, поучая и наставляя, и ловить себя на том, что играю роль собственной мамочки.

Инка строго посмотрела на подошедшую официантку и произнесла:

– У нас очень мало времени.

Она делала заказ, подперев подбородок левой рукой, демонстрируя массивный золотой перстень с тигровым глазом, правой рукой водила по строчкам меню, словно царапала клеенку карточки кровавым длинным ногтем.

Я уткнулась носом в меню, чтобы не рассмеяться: Инка вечно придуривается, изображая из себя дамочку с претензиями. Ей это прекрасно удается. Благодаря своему росту, стати, манере держаться и хорошо поставленной речи, она прекрасно может убедить любого в чем угодно.

– Ты заметила, какие надменные у нас дамы в сфере обслуживания?

– Она себя так ведет, потому что, с одной стороны, винит во всех своих неудачах, начиная с двоек в школе, всех, кроме себя, а во-вторых, это тебя она обслуживает, а не ты ее.

– Ей бы хотелось наоборот.

– Забудь, главное, что нас особо задерживать здесь не будет, поэтому ешь и пойдем мечтать, – сказала я.

Мы с Инкой, как две старые клячи, вздыхаем и умиляемся, знаем наизусть «Собаку» и все равно пару раз в сезон с обреченностью смертельно больных плетемся смотреть спектакль – вернее, бормотать себе под нос гениальные строки. Ах, если бы почивший так давно в бозе автор знал о двух неустроенных, разменявших третий десяток дамочках, готовых шмыгать носами от умиления, вздыхать и ждать своего Теодоро… «Таким, как мы, посвящается…» нацарапала Инка на афише, красующейся на почетном месте в моем коридоре. Этот пожелтевший клочок бумаги – единственный мой вклад в строгую, почти аскетическую квартиру, мрачное жилище одинокой и не совсем нормальной, как называет меня Фибка, дочери почтенного семейства. Каждый раз, появляясь у меня, Инка касается ладонью глянцевой поверхности афиши, словно заряжаясь энергией долготерпения или давая обет дождаться своего принца. Вздор, конечно, но так хочется верить…

Мы доехали в полупустом вагоне метро до моей станции, решив, что лимит излишеств на сегодня исчерпан, поэтому ехать на такси – непростительная роскошь. Дождик перестал. Морозный воздух щипал нос, тонкие струйки пара поднимались над прохожими. Мы прошли неспешно мимо ярких ларьков, демонстрировавших гордое изобилие спиртных напитков, шоколада и сигаретных пачек, вдоль длинной, ярко освещенной фонарями аллеи, милиционеров, стоявших у памятника, не обративших на нас никакого внимания, интересовавшихся больше, словно примерзшей к скамейке, парочкой подростков.