Хозяйка, то ли стараясь загладить свою несдержанность перед родственником, то ли просто из гостеприимства, колесом каталась по двору, где накрыли стол под яблоней. Дядька Аким сменил рубашку и набок пригладил кудельный вихор. Вовремя вернулась из школы сноха Лариса, вскоре с междугородной маршруткой приехал и молодой хозяин. Пока Валентина стряпала и накрывала, неторопливый тек разговор. Андрей Петрович удивился, узнав, что Михаил не работает на сельхозпредприятии, созданном отцом.

– Не хочу в земле ковыряться, – говорил он заносчиво, с улыбочкой. – Вообще крестьянский труд считаю каторгой. Зимой на морозе, летом – на жаре, круглые сутки вкалываешь. Была бы у меня квартира в городе, – сразу бы отсюда уехал. Жена в школе, как в тюрьме. А в городе – варианты. Я вот нашел место на хлебозаводе. Через день в Ростов, за шестьдесят верст, мотаюсь. Смысл есть. А казачество – это нереально!

– Да потому, что все такие хитромудрые, как ты, – осуждающе бросил отец. – Разве мужское дело пельмени лепить? Чем ты хвалишься?

– Их машина производит! – возразил Михаил. – Найди мне работу с нормальным окладом! Только не на тракторе и не скотником…

Такие сшибки, по всему, были нередкими. Дядька Аким неопределенно заметил:

– Каждый рубит сук по себе. Трошки охолоньте…

– Я тоже покинул хутор. А сверстники остались, – вступил в разговор Андрей Петрович, желая примирить всех. – Теперь – наоборот. Остаются единицы. Конечно, это плохо. Впрочем, на Кубани закрепление молодежи на земле налажено. Да и у нас, на Дону, немало казачьих династий. Всё зависит от отношения к отчей земле, от чувства хозяина на ней.

– И от властей местных! – добавил Иван. – Да только Мишка чужое полюбил. Свой идиотский рэп слушает! Хотя к земле с пеленок приучали…

– Извини. Другой век – другие интересы, – огрызнулся тот и взял к себе на руки щекастенькую дочурку, очень напоминающую складом лица бабушку Валю.

Застолье, обильное и разговорчивое, разморило. Захмелев, дядька Аким принялся петь старинные песни. Валентина его поддержала, а затем стала собирать рыбакам харчи. И только трехлетняя Ульянка, глазастая, в розовом платьице, с бантиком на толстой русой косе, с таким старанием подпевала старику, повторяя слова про любовь-разлуку, что Андрей Петрович, растроганно сказал брату:

– Истинная казачка! На генном уровне отзывается… Не понимает ничего, а слова и мелодия ей нравятся…

Иван со вздохом отвернулся, пряча повлажневшие глаза.

Провожая мужчин, Валентина негаданно вынесла из хаты и подала родичу темную, древнюю иконку богородицы. С чувством произнесла:

– Нехай тебе хоть икона теткина достанется! Благоносящая и намоленная. Вашего деда и бабку ей благословляли.

– Спасибо, Валюша, огромное!

И, взяв иконку, рассматривая лик Донской богоматери, Андрей Петрович ощутил в руках странное покалывание, теплоту и – волнующе радостно зашлось сердце…

Михаил, напутствуя отца, предостерег:

– Вы осторожней там. А то гаишники два раза маршрутку останавливали. Кого-то ищут. Наверно, бандитские разборки. Позвонишь – я за тобой на мотоцикле приеду.

Иван рыбачил до предзакатья. Надергал десятка три нагуленной плотвы и карасей. И, заскучав на берегу в одиночестве, докричался до брата, заплывшего на лодке в протоку, предупредил, что собирается домой. И вскоре Михаил, вызванный по телефону, приехал за ним. Выплывать, отрываться от прикормленного места Андрей Петрович не стал. Утром все равно встретятся…

Когда солнце стало меркнуть в дымке горизонта и полнеба охватило прощальное зарево, – прудовая вода, смятая во всю ширь волнами, вдруг преображенно замерла и как будто с глубины осветилась веселым розоватым пламенем. И показалось Андрею Петровичу, засмотревшемуся на закат с обрыва, что кто-то неведомый забросал плёсы лепестками осенних мальв и радуется вместе с ним этой забаве, и непременно еще сподобится на добрые превращения, чтобы гость заезжий, случайный рыбак, сполна ощутил и припомнил красоту казачьего раздолья.