После прогулки нас тем же путем повели обратно на спецблок. Когда мы шли мимо двориков «для больших камер», было слышно, какой там стоит адский шум-гам. Разносились громкие крики – это перекрикивались-переговаривались заключенные в соседних двориках, слышались удары мяча – кому-то там разрешали брать мяч и играть. И все это перекрывала громкая музыка из динамиков по периметру постройки – играла какая-то попсовая музыкальная волна. Эта какофония была настолько обыденной для прогулочных двориков, что на нее никто не обращал внимания.

Когда я содержалась на спецблоке, все мои прогулки проходили в основном в тишине, и я долгое время не слышала никакой музыки. На первый взгляд, это вроде бы ерунда, есть вокруг тебя музыка или нет. Более-менее приемлемая, та, что ложится тебе если не на душу, то хотя бы на ухо… Но! Если учесть, что все мы давно уже живем с наушниками в ушах, под непрерывный фоновый саундтрек, причем специально подобранный, то не следует недооценивать его внезапное полное отключение. Этот элемент жизни в тюрьме терялся безвозвратно.

Я очень скучала по «своей» музыке. Но даже не представляла насколько, пока однажды, когда нас в очередной раз вели мимо «больших» двориков, не услышала вдруг из динамиков вместо вечного «Русского радио» – низкобасовые звуки deep-house. Некто, выбирающий радиоволны, вдруг выбрал соответствующий deep-house канал… И у меня совершенно непроизвольно вдруг выступили слезы… Значит, «тот» мир все еще существует… Я очень старалась гнать от себя мысли о том, что осталось за воротами тюрьмы, мысли о «том» мире. Чтоб не спятить! И вдруг «тот» мир так пронзительно, «во весь голос» о себе – раз! – и напомнил…

Когда мы вернулись в камеру, соседки показали мне полку с «камерными» книгами и журналами. Их можно было свободно брать и читать. Главное – «не загибать страницы и не мять». Я давно уже отвыкла от бумажных книг и тем более от такого трепетно-бережного отношения к ним и была приятно удивлена, так как книги всегда были важнейшей частью моей жизни.

Хорошо помню первую мою сизошную книгу – это был Акунин[3], из серии про Фандорина. Я читала все эти тома давным-давно, но это не помешало отдаться книге со всем вниманием, даже с жадностью.

В тюрьме от чтения не отвлекали ни интернет, ни сериалы, ни друзья. Напротив, самое интересное и манящее было теперь на страницах книг. И процесс чтения приобретал уже другое качество. Это было почти полное погружение в текст. И когда попадались книги, которые я читала впервые, то в промежутках между чтением или засыпая, я думала о них – что же там будет дальше? Куда забросит героя? И это было такое давно забытое чувство! Чувство чистой радости от чтения…

В основном, мне все-таки довелось перечитывать. Однако я находилась в экстремальных условиях, и знакомые страницы воспринимались тут совершенно по-новому. Глаз выхватывал строчки и фразы, которые раньше ускользали. И вот что удивительно – почти во всех текстах, которые мне попадались, и в книгах, и в журналах, я стала вдруг находить для себя некие слова поддержки. Слова, которые подсказывали, как себя вести. Что-то мне объясняли, куда-то направляли. И эти фразы очень сильно меня утешали и подбадривали. И вот наткнувшись в своем первом Акунине на строки: «Когда на благородного мужа обрушивается несчастье, первое, что он делает, – говорит судьбе «спасибо» и пытается извлечь пользу из новых обстоятельств», – я решила записать эту цитату в общую тетрадь в клеточку, которую мне отдала Тамара. Мелким почерком, в каждой клеточке – для экономии пространства… С того момента я стала выписывать понравившиеся мне цитаты из всего, что я читала. Я не вела в СИЗО никаких личных дневников, но вела «дневники цитат». И таких общих тетрадей по 90 страниц у меня за все время оказались исписанными аж шесть штук!