Это был абсолютный сюрреализм! Я почувствовала себя кэрролловской Алисой, попавшей в сжавшееся пространство. Я стояла на пороге камеры и не понимала, куда мне двигаться дальше. Эта «кроличья нора» была заполнена доверху, и еще для одного человека здесь категорически не было места…

Я отлично понимала то возмущение обитательниц камеры, с которым они встретили мое появление. Любой бы возмутился! В забитое до отказа помещение запихивают еще одного! Хотя здесь уже и так невозможно нормально жить: передвигаться, совершать необходимые бытовые действия, да и просто дышать. В этой камере была сломана вытяжка – крошеное отверстие, через которое должен циркулировать воздух, было заложено. А окно было заварено решеткой не только со стороны улицы, но и изнутри! Окно в двойную клеточку! Так что одну-единственную форточку можно было приоткрыть лишь совсем немного, сантиметра на два-три.

Дело усугублялось тем, что женщины ежедневно стирали вещи, а потом сушили их на веревках, растянутых по всей камере. Помимо этого, кто-то что-то постоянно варил с помощью кипятильника, беспрерывно включали чайник. По очереди одна мыла посуду, другая – голову или прочие части тела. Тут же, в одном из углов камеры, за целлофановой шторкой, находился туалет. И получалось, что в одной комнате пять женщин осуществляли все свои физиологические процессы на протяжении всего времени, практически не прекращая – по очереди, по кругу… Даже ночью физиологическая движуха не замирала. Люди – они же живые! Продолжали посещать туалет, храпели, выделяли газы – и все это в сантиметрах друг от друга… Изо дня в день, месяц за месяцем, год за годом…

Одна из этих женщин пробыла в СИЗО полгода, другая – месяцев девять, третья – два года, четвертая – четыре года… Когда позже я услышала от них эти цифры, у меня волосы зашевелились от ужаса. Такие сроки в этом аду нельзя было вообразить! Как это вообще возможно – столько времени тут прожить? И не повеситься на первой же попавшейся веревке? Не начать биться головой о дверь с воплями: «Выпустите меня!» Именно такое желание охватило меня, едва я оказалась в этом безвоздушном пространстве. Я не могла здесь находиться больше ни минуту! Мне хотелось кричать от отчаяния!

Но выбора не было… Ни у меня, ни у этих женщин, с нескрываемой злостью встретивших незваную гостью. Делать было нечего, и наступило принятие ситуации. Мой матрац поставили у двери, велели переодеть сапоги в резиновые тапки, и усадили за кухонный стол. Стали расспрашивать, за что я тут. Я вкратце рассказала. Одна из них – толстенькая очкастая тетенька по имени Тамара Репина – спросила, нет ли у меня каких-либо документов при себе. Я вспомнила про постановление об аресте, вынула из кармана пуховика и отдала ей. Она стала читать:

– О, Тверской суд! У меня тоже!.. О, судья Закорючкин! Он у меня тоже был… Какой же противный мужик…

Дальше у меня спросили: кто меня арестовал, сколько допрашивали, что я говорила, куда меня возили… Я рассказала, что могла.

– Так ты не призналась? На «пятьдесят первой», что ли?.. – внимательно посмотрела на меня Тамара сквозь очки.

– Что? Я не понимаю… Но мне не в чем признаваться…

И после этого «допроса» Тамара наконец оттаяла и стала ко мне почти добра. А за ней – и все остальные женщины вдруг обступили меня, предложили чай, печенье… Меня забросали вопросами: откуда я, кто я такая, чем занимаюсь, и какие новости на воле?..

Я очень обрадовалась тому, что их явная агрессия в мой адрес свернулась в клубок и отползла в сторону. Хотя бы на время. Я была счастлива этой передышке, этому почти дружелюбному вниманию. Откровенно поведала всю свою биографию, упомянув даже о том, что по первому образованию я художник.