Казалось, что за окном уже стемнело. Эмина не было всего меньше суток, а столько всего произошло…

Мы стояли с мамой, пока голос за спиной не нарушил идиллию.

– Анна.

Тело мамы буквально окаменело в моих руках.

Она оторвалась от меня. Ее заплаканные глаза устремились на Анархиста.

– Приведи дочь в порядок. Через несколько дней возвращается Эмин.

– Хорошо… – пролепетала мама.

– Видишь, она жива. Я планировал удачно выдать ее замуж, но она сама решила свою судьбу. Возможно, это к лучшему. Останется в Волгограде. Рядом.

Анархист чего-то ждал. Я застыла, уткнувшись маме в шею. Ее тело было напряжено до предела.

– Спасибо, Булат. Ты очень добр с нами.

Что, мама?

– Надеюсь, я заслужил твоей любви, Анна.

Дверь шумно запирается на ключ. Ушел.

Я дышу коротко и тяжело. Эта речь – бред сумасшедшего. Так страшно мне не было даже рядом с Эмином.

– Я наберу тебе ванную, детка, – мама вытерла нескончаемые слезы, – горячую, с пеной. Как ты любишь.

– Я замерзла.

Обхватываю себя руками. Мамина покорность говорит о ее сломленности. Что он делал с ней?

Ее комната была похожа на царскую. Точно золотая клетка. И ванная большая… лишь придавала горечи. Я приглушила свет и только после этого начала стягивать с себя пижаму.

Но она все равно увидела.

Мама охнула. Наравне с шумом воды прозвучал ее вскрик.

Мама ничего не знала. Не знала про нас с Эмином. Для нее это был удар.

Я опустила взгляд и скорее забралась в воду. Горячая, с пеной…

Под водой скрываются бедра, живот, грудь. И следы вместе с этим. Эмин не умел быть нежным. Только засосы на шее под водой не скрыть.

– Мама… успокойся.

Она хватается за сердце. Я устало прижимаю к себе колени. Облизываю губу, на ней засохшая кровь.

– Это Эмин. А губа – Анархист.

– Он тебя изнасиловал?!

Я поднимаю взгляд. Мама приближается, в ее глазах застыл ужас.

– Нет, мама. Все добровольно было.

– Ты добровольно… с ним?

Почему в ее голосе слышится осуждение? Почему глаза ее полны ужаса?

Я отвожу взгляд.

– Мама, выхода не было. Я поплыла по течению. А во всем океане он один только был!

Я тяжело дышу. Намыливаю кожу пеной…

– Расскажи мне все, мама. Как связан Эмин и Анархист? Расскажи то, что скрывала все девятнадцать лет! Или сколько мне действительно лет, мама?

И мама рассказала. Рассказала то, от чего кровь стынет в жилах. И жить становится в тягость. То, от чего возрождалась ненависть и хотелось кричать.

Эмин – это не родной сын Анархиста.

А я не знала даже, что когда-то он значился родным.

Не знала обе эти правды. И когда отдавалась ему – сыну убийцы – не знала. Он предпочел скрыть этот жестокий факт.

Горечь охватила влажное тело.

За что ты так поступил со мной? За мою верность тебе? Утаил, солгал, присвоил. Не посчитал нужным дать мне право выбора.

Быть с тобой или не быть.

Сжимаю руку. На безымянном – кольцо. Тебе мало тела, ты хотел души. Решил вместо болючей правды подарить сладкую ложь.

– Детка…

Голос мамы доносится издалека. Вода давно остыла. Тогда она подлила кипятка, как подлила масло в огонь наших с Эмином отношений.

– Он умолчал. Думал, никогда не узнаю. А когда узнаю – никуда не денусь… Так торопился уложить меня в кровать. Мама, он жесток.

Ловлю взгляд любимых глаз. Она с грустью скользит по моему добровольно измученному телу. Помогает намылить спину.

– Я отдала ему себя. А он поступил подло.

Сжимаю челюсти. Так сильно, что едва зубы не крошатся.

– Что же ты наделала, Диана? – с горечью шепчет она.

– Мама, я не знала, – глаза наполняются предательскими слезами, – не знала!

– Тише, детка… Это я виновата. Хотела уберечь тебя от правды, но только хуже сделала. Боже, ведь у меня было больше двадцати лет, чтобы рассказать тебе правду! Но я так и не сделала этого.