Я ведь хорошо помню…
Два года назад, когда бабушка еще была жива, мне исполнилось семнадцать, и я отмечала день рождения тут, в студии.
Бабушка испекла фирменные пироги, мы с ней сделали салатики, купили детское шампанское и соки.
Отмечали в большой аудитории, там накрыли столы. Меня пришли поздравить ученики из всех классов – делегации отправили. Мы угощали всех.
Даня тоже пришёл. Он мне нравился, хоть и был на год младше. Давно нравился. Он был какой-то… настоящий. Серьёзный, ответственный… Милый. Очень красивый.
Мне нравилось его рисовать. Конечно, я делала это тайно, по памяти. Его легко было рисовать по памяти. Длинная челка, высокие скулы, подбородок с ямочкой. Еще у него была ямочка на щеке, когда он улыбался. И нос с небольшой горбинкой – в детстве ударился.
После поздравлений и небольшого капустника, который ребята из моего класса для меня придумали, мы устроили танцы.
Мне так хотелось пригласить Даню, и я очень смутилась, когда он сам подошёл.
– Потанцуешь со мной, Красотка?
– Да, конечно.
Мы танцевали молча, и это было немного странно, потому что мне казалось, что все остальные пары о чем-то болтают, смеются, а мы были серьёзными. Только он, кажется, с каждым мгновением прижимался ко мне сильнее. И мне это нравилось.
Я думала о том, что мне семнадцать уже, а я всё еще ни с кем не встречалась, не целовалась ни разу, даже танцевала по-моему третий раз в жизни, но два первых были в школе на выступлении.
А когда танец закончился он вдруг потянул меня к выходу…
– Соня, прости, я не хотел тебя обидеть.
Тихий голос заставляет вздрогнуть и вынырнуть из воспоминаний.
Он не ушёл! Мгновенная радость ослепляет, а потом проваливается в горечь.
Это просто страх, страх, что я разоблачу его, их… и жалость.
– Данила, спасибо, но я правда ничего никому не собиралась говорить.
– Я знаю, я не поэтому…
– А почему? – резко поворачиваюсь, смотрю в его глаза.
Раньше мне казалось, что он меня старше. Он высокий, плечистый, сильный не то, что другие парни в студии, которые тяжелее кисти ничего в руках не держали. Художники от слова худой или худо. Да Винчи не такой. Он…
Он действительно очень красивый.
Только сейчас я словно старуха рядом с ним. Слишком многое пришлось пережить. Ему не понять.
Да и вообще… никому.
Никто в студии не знает, что произошло со мной после смерти бабули. Никто не знает, почему я и моя сестра стали такими. Многие даже не подозревают, что мы живём тут в каморке ночного сторожа, по сути, из милости.
– Сонь, ты знаешь, я к тебе хорошо отношусь и…
– И тебе меня жалко. Я понимаю.
– Нет. Не понимаешь…
Он подходит ближе, совсем близко, поднимает руку и проводит пальцами по моему лицу…
– Соня…
Мне кажется, я просто умру от боли…
Глава 8
Красивая, хрупкая, нежная.
Девочка, в которую я был когда-то влюблен. Еще по-детски, наивно.
Помню, как заметил её впервые. Она была на год старше. Их класс проводил выставку. Сонину работу называли одной из лучших. Я считал её самой лучшей.
С холста на мир смотрел ребёнок, Соне так удивительно удалось передать этот детский взгляд. Чистый. Светлый. Схватить момент бытия – так говорил один из моих педагогов по фотографии. Я в то время разрывался между увлечением фото и живописью. Думал бросить студию и плотно заняться именно съемкой.
А потом увидел Сонину картину. И Соню. И остался.
Просто чтобы быть рядом.
Мне тогда исполнилось пятнадцать, ей – уже шестнадцать. Серьёзная, всегда какая-то чуть отстранённая, словно… не от мира сего. Да, было это, было.
К Соне все относились с уважением – её бабушка считалась одним из создателей, основателей этой нашей экспериментальной художественной студии.